Тайна переписки - Валентин Маслюков (2011)

Ни мать, ни отец не подозревали об этих далеко идущих замыслах, он никогда не заикался о своих отдаленных планах и намерениях, даже поступление на факультет журналистики представил случаем. Дело в том, что и слава, и признание, и все прочее оставались для матери и отца болезненным пунктом. Отец его Геннадий Францевич по своему жизненному опыту был несостоявшийся гений. За гения мать выходила замуж, в ту пору мало кто еще мог предостеречь ее от этого шага и ни один человек не взялся бы положа руку на сердце утверждать, что Гена вообще ничего не откроет. Вместо того, чтобы выступать с революционными научными докладами на международных научных симпозиумах, он будет нудно скубаться с редколлегиями физических журналов, обвиняя их в создании тоталитарного режима в науке, а революции в создании препятствий для роста многообещающего ученого. Ничего этого никто еще не мог предвосхитить. «Я птица большого полета», — с присущей ему образностью признавался иногда в хорошую минуту Гена. А Таня, ничего не понимая в физике, верила.

Когда же обнаружилось, что расчеты на гениальность младшего научного сотрудника, по меньшей мере, преждевременны — кандидатская шла со скрипом, безнадежно испорченная, заправленная руководителем, Геннадий Францевич пребывал в непреходящем раздражении — тогда и замаячил в разговорах родителей будущий Саша. Зачатый среди взаимных попреков и оскорблений, между приготовлениями к разводу и отменой приготовлений, ребенок этот не обещал ничего хорошего — если только допустить, что существует в природе хоть какой-нибудь взаиморасчет и справедливость! Не вышел гений из такого разговорчивого молодого человека, каким был Сашин папа, и можно ли было хоть на минуту предположить, что какой-нибудь, пусть умеренных масштабов талант выйдет из совершенно бессмысленного, сморщенного младенца, который в момент первого представления и знакомства в роддоме произвел на мать самое невыгодное впечатление?

В интернате, побуждаемый мечтательностью и фантазией, Саша стал писать и на последнем году затеял грандиозный (судя по замаху) роман из жизни пиратов Карибского моря — добравшись до двухсот девяносто пятой страницы только-только завершил он в общих чертах завязку сюжета. Здесь роман навсегда оборвался на весьма многообещающем месте: «Одноглазый сдох, не приходя в себя, — сообщил чей-то голос, — Перрен убит, Лавалье без сознания». Нужно было готовиться к экзаменам, оставив без погребения груду трупов, Саша занялся учебой. К роману — обтерханной папке без всяких обозначений на обложке — он больше не прикасался. Перечитал его лет через пять в университете и поразился, как много оказалось в этом рыхлом, беспомощном произведении сильных по чувству и замыслу кусков. Роман он забыл к тому времени начисто, выпали из памяти имена героев, так что открытие было неожиданное. По всему роману он подмечал то, что позднее назвал для себя точками кристаллизации — такие задирины смысла и чувства, зацепившись за которые фантазия начинает работать. Заложенные в этих точках возможности нигде не были использованы до конца, а мастерство, как понимал теперь Саша, и состоит в том, чтобы, отправляясь от точки кристаллизации, развить идею до логического предела и тем ее исчерпать. Тогда Саша этого не умел, не умел и сейчас, но уже понимал, в чем дело.