— Разве ты не понимаешь, что мы не подходим друг другу?

Я возила его в больницу, когда его избили, отдавала свою зарплату, чтобы он смог купить новую одежду, убирала за ним блевотину каждый раз, когда он нажирался, как свинья. А сейчас выясняется, что я больше ему не подхожу.

— А она подходит? Она тебе подходит?

— Да, — отвечает он.

— Ты спятил, — бросаю я. — Я тебя знаю. Она тебе надоест. И двух недель не пройдет, как ты вернешься.

— Прости, Лори. Но я не вернусь.

Я плачу. Что я сделала, спрашиваю, что натворила, чтобы заслужить такое?

Он отворачивается:

— Ты слишком много от меня хочешь.

Комнату начинает заливать красным. Сначала ковер, потом стены, потом стол, посуду, карандаш у телефона. Вот и Трой стал совершенно красным, словно его окунули в кровь.

Убить. Убить его.

— А она? Она не хочет от тебя слишком много?

Он пожимает плечами:

— Наверное, хочет. Но разница в том, что я хочу ей это дать.

У меня вырывается истошный крик, я словно джинн, выпущенный из бутылки, несусь по комнате, срываю картины, переворачиваю столы. Сейчас и я красная, я стала членом клуба, все руки у меня в крови. Все, все собрать в кучу на полу, сжечь весь тот ужас, о котором он мне только что наговорил, сжечь его в куче сломанного барахла, чтобы никто не отыскал.

Трой не шевелится, не пытается меня остановить, он просто стоит и смотрит. Я все таскаю и таскаю вещи, разбиваю все, что осталось, но он молчит, и весь этот погром становится бессмысленным.

Я останавливаюсь. Стою неподвижно и смотрю на него. В его глазах участие. Доброта. Он жалеет меня.

— Прости, Лори. Но я просто не хочу этого больше. Пожалей себя и поверь мне.

Его голос, он просто убивает меня. Я действительно ему верю.

Он ведет меня к двери, открывает ее. Кладет руки мне на плечи. Наклоняется. Целует на прощанье в щеку.

Я еще там, все еще с ним, еще одно мгновение. И вот я уже одна, за дверью.

Когда я была ребенком, то думала, что смерть — это стена. Я представляла себе очень большую стену. И вот она передо мной. Это смерть.

Я не знаю, как это случилось, почему все пошло прахом.

Мне нельзя тут оставаться. Я сдаюсь. Я и представить не могла, что такое может случиться. Все, что было, не считается, это из прошлой жизни. А сейчас мы у стены.

За несколько минут укладываю вещи. Забавно, но мне ничего не хочется забирать. В последний раз закутываю в шарф телевизор, кладу на кровать платье от «Прада», сверху — «Оскара», взятого у Джина. Пусть себе лежат и покрываются плесенью, я не хочу здесь больше ничего.

Сажусь в машину. Куда ехать? В Сиэтл, наверное, остановиться у Сюзанны. А может, и не стоит в такую даль. Да какая разница, куда?

Проезжаю по улице, где живет мать. Надо бы сказать ей, что уезжаю. Притормаживаю, а потом жму на газ. Я не могу, я больше не хочу ее видеть. Никогда. В зеркало заднего вида я вижу, как весь дом рассыпается в прах. И мать в халате, стоящую посреди гостиной.

Вверх по бульвару Сансет, мимо всех знакомых мест, через все жизни, которые я прожила.

Я приезжаю в офис. Вспоминаю, как я впервые увидела объявление в «Вэрайети». Требуется помощница в актерское агентство.

Я рано встала в день собеседования, перемерила свои наряды, все казалось неподходящим. Взяла деньги из кошелька у матери и поехала в «Мэйси». Купила там блузку и короткую юбку. Дрожа, накрасилась, я так хотела эту работу.

Я подъехала к зданию, увидела объявление на стоянке «Только для арендаторов». Пообещала себе, что в один прекрасный день стану арендатором. Репетирую улыбки, все, что нужно сказать, чтобы получить работу. Список имен на двери. «Агентство Джина Брауна». Набираю в грудь побольше воздуха и звоню.

Это должно было стать началом всего.