Чуть ли не к каждому вечернему платью он покупал ей драгоценности — ожерелья, браслеты, кольца. Поначалу она пыталась протестовать, но потом перестала, поняв, что ему доставляют огромное удовольствие эти, как он их называл, «примерки». Накупив целый ворох одежды и заехав по пути к его ювелиру, они возвращались домой и поднимались в спальню. Там она поочередно примеряла новые наряды, а он подбирал к каждому из них соответствующие камни, высыпав прямо на кровать содержимое металлического чемоданчика с драгоценностями, взятого на время у ювелира. Для него это было чем-то вроде увлекательной игры. Он вообще любил обставлять свою жизнь красиво, а она теперь была частью этой жизни — частью его самого, быть может.

Конечно, она была всего лишь частью его — именно поэтому сейчас, когда его не было рядом, она чувствовала себя не просто опустошенной, а какой-то неполноценной. Как будто самое главное, что было в ней, осталось там, в Риме… Боже, как же ей не хватало сейчас этого города!

Тоска по Риму и привела ее в мастерскую матери. Ей захотелось взглянуть на мамины картины сейчас, когда Рим стал для нее родным, а не просто европейским городом, славящимся древней культурой и памятниками старины. Ей было интересно, каким видела Рим ее мама в ранней молодости. Быть может, мамины холсты вернут ей атмосферу этого города, где она нашла свое счастье…

Мастерская была залита ярким утренним солнцем, которое врывалось в высокие незашторенные окна, словно желая бросить вызов другому солнцу — тому, что светило на пейзажах матери. Как и прежде, Вероника отметила про себя, что мать немного переборщила со светом. Но все равно ее картины были очень красивы — в них было что-то сказочное, что-то не от мира сего, хотя на них были изображены реальные места.

Перед одной из картин Вероника стояла дольше, чем перед другими. На картине была изображена маленькая площадь, окруженная старинными зданиями. В центре площади бил фонтан, и водяные струи искрились и переливались в лучах яркого солнца… Это место было знакомо ей: низкорослые деревца на крыше одного из зданий, башенка с часами и каскад дикого винограда, ниспадающий с крыши на окна верхнего этажа — так, словно дом забыл постричься… Конечно же, она была здесь с Габриэле — только они были здесь вечером. Над площадью сияла луна, а отблески от неоновой вывески пиццерии вспыхивали в струях фонтана миллионами неугомонных искр. Она подошла почти вплотную к картине, желая рассмотреть каждую деталь. Желтое здание с вывеской, которая на холсте почти неразличима, и было пиццерией… А вон там, в просвете между двумя домами, он припарковал тогда свою «мазерати». Она улыбнулась и на секунду закрыла глаза, вспомнив ту лунную ночь — и невероятную радость, граничащую со страхом, в которую они окунулись вместе.

Когда она открыла глаза, ее внимание привлек мольберт, повернутый лицевой стороной к стене. На нем была, по всей вероятности, последняя работа матери. Движимая любопытством, Вероника протянула руку и развернула мольберт… Ее бросило в жар, когда с портрета на нее взглянуло знакомое лицо.

Габриэле?..

Не может быть! Ее мать не могла знать Габриэле. Да и вообще Этот парень на портрете был похож на него лишь отдаленно. Она даже не знала, почему в первую минуту подумала о нем. Скорее лицо на портрете напомнило ей не того Габриэле, которого она знала, а тот неясный образ, который создало ее воображение, когда она пыталась представить себе, каким он был в юности.