Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

Иногда, когда они кружили по городу от одной чердачной студии к другой, от галереи к галерее, он рассказывал ей о памятниках могущества Баннермэнов, мимо которых они проезжали — большинства из них она никогда не замечала раньше. Ему было гораздо легче говорить о богатстве, чем о себе и своих детях, и порой ей казалось, что она в каких-то отношениях заменяет ему детей, как если бы он решил растолковать ей все, связанное с состоянием, поскольку Патнэм и Сесилия этим не интересовались, а интерес Роберта имел самые дурные причины.

Она ожидала, что он будет сохранять тайну в вопросах бизнеса, только потому, что он создал себе репутацию в высшей мере скрытного человека, но он рассказывал ей все, показывая письма и документы, объясняя их, давая понять причины своих решений.

Сначала ей казалось, что он просто хочет произвести на нее впечатление — доказать, что он не просто богатый старик которому нечем заняться, как многие думали, не безмозглая дутая фигура, как, похоже, считали многие его родственники, но, каковы бы ни были его мотивы, она ошиблась. Подобные мелочи его не беспокоили. Она решила, что это просто симптом одиночества, потребность разделить с кем-то свои интересы, как у любого бизнесмена, у которого дети не пошли по его стопам.

Однажды, когда автомобиль свернул на Пятую авеню, он указал в сторону здания Бергдорфа Гудмана.

— Здесь Кир построил свой первый особняк, — сказал он. — На углу Пятой авеню и Пятьдесят девятой улицы, напротив отеля «Плаза». Тогда это было слишком далеко от верхней части города — просто вызывающе. Это был огромный дом, занимал почти полквартала, вместе с садами и конюшнями. Его снесли до моего рождения.

— Он не мог жить там долго.

— Он и не жил. Коммерция преследовала Кира. Магазины, офисы. Днем — дорожные пробки. Проститутки по вечерам. Он чувствовал, что район стал «нездоровым», по его собственному выражению, поэтому продал дом и купил другой, выше по Пятой авеню, рядом с Фриком. Там у него был огромный орган в гостиной, годившийся для собора, и органист играл ему перед обедом, а в теплице росли апельсиновые деревья. Все это тоже исчезло. Однако этот дом, по крайней мере, я помню. Я там родился и рос, и пил на завтрак апельсиновый сок, с деревьев Кира. Вокруг дома была ограда пятнадцати футов высотой, из кованого железа, с острыми, как копья, шпилями. В детстве это производило на меня сильное впечатление. Я думал, она для того, чтобы держать нас внутри, как тюремная стена, и смотрел сквозь ограду на улицу, словно узник. Я не понимал, что Кир хотел держать других снаружи — он по-настоящему боялся ярости толпы, возможно, потому что он так часто возбуждал ее сам на шахтах Запада. И поэтому содержал армию агентов Пинкертона…

— Я ничего не знала об этом.

— Еще бы. Много денег было потрачено, чтобы стереть эти воспоминания, поверь мне. К тому времени, когда Кир возводил особняки на Пятой авеню, перестрелки с бастующими шахтерами остались в далеком прошлом. Но не забыты. Поэтому в доме всегда была вооруженная охрана, а Кир спал, положив на ночной столик свой старый «кольт-44» с полной обоймой.

Шел холодный и легкий дождь. Однако люди все равно глазели на витрины на Пятой авеню — есть ли время, подумала Алекса, когда эти витрины закрыты?

— «Сакс», — произнес Баннермэн. — Кир владел и этим кварталом.

— Кир, должно быть, владел половиной Пятой авеню.

Он рассмеялся.