— Вовсе не половиной! Самое большое, четвертью. Мой отец, в основном, все продал и использовал деньги на постройку благотворительных учреждений по всему городу. Знаешь, он изменил лицо города, и, с моей точки зрения, ему так и не воздали за это заслуженной чести. Возьмем, например, нью-йорскую Епископальную больницу. Ее выстроили на деньги Баннермэнов. Был разговор, чтобы присвоить ей имя Кира Баннермэна, но отец не захотел об этом и слышать. С другой стороны, есть Баннермэновский приют для сирот, несколько выше, на 97 улице, и Баннермэновский институт медицинских исследований, рядом с Мемориалом Слоан-Кетеринга, и корпус Элизабет Патнэм Баннермэн в Колумбийском пресветерианском госпитале. Да, и еще детская больница имени Алдона Мейкписа Баннермэна, в память младшего брата отца, который умер во младенчестве. И Баннермэновская библиотека, и Баннермэновский институт интернациональных связей, который, между прочим, из-за своих левых воззрений, стал занозой у нас в боку… И Баннермэновский центр индустриального здоровья, рядом с Бельвью. Таким образом отец искупал вину перед тысячами людей, умерших, трудясь на шахтах Кира. О, их больше, гораздо больше. Я единственный, за исключением Элинор, кто помнит их все, никого из родственников это, кажется, не беспокоит ни на грош.

— Но всем этим можно гордиться, правда?

— Честно говоря, этого мы не должны чувствовать. Отец выплачивал долги Кира обществу, ни больше ни меньше. Гордости он нам не позволял. Кроме того, возникла проблема, которой отец не мог предвидеть — состояние стало настолько велико, что творило деньги быстрей, чем он мог их раздавать. Он, против собственной воли, обладал проницательностью Кира — на каждый отданный миллион он получал десять миллионов из-за возрастающей цены на недвижимость, а поскольку он вкладывал деньги в благотворительность, она не облагалась налогами. Это было как безотходное производство — чем больше он отдавал, тем больше увеличивал активы, и тем меньше налогов должен был платить. Думаю, отца это искренне огорчало. Даже если бы он был таким безжалостным бароном-разбойником, как Кир, он не смог бы увеличить состояние больше, чем занимаясь филантропией в огромных масштабах и на основе христианских принципов. За свою жизнь он отдал почти миллиард долларов, вдвое увеличил состояние, и считал себя неудачником. Поучительная история.

— В чем ее поучительность?

— Что даже благие намерения имеют неожиданные последствия. — Он сделал паузу. — Мои дети этого не понимают. Возьми Сесилию. Она думает, что единственный способ творить добро — это уйти в мир и разделить страдания с бедняками. Но это же абсолютная чепуха! Конечно, это прекрасно подходит для религиозных мучеников, но мой отец в Кайаве сделал гораздо больше для людей, чем Сесилия когда-либо сделает в Африке. Или вот Патнэм. Он отвернулся от меня из-за Вьетнама. Заметь себе, я его за это уважаю, я бы даже согласился с ним теперь, в ретроспективе — но интернациональные учебные программы Баннермэна принесли миру больше пользы, чем марши протеста. Мои дети приняли Трест как данность. Нет, это неправда. Они ненавидят его, потому что он сделал их отличными от других людей. Они не видят, что это огромная ответственность, нечто, благодаря чему они могли бы принести пользу обществу, если бы проявили хоть немного интереса.

— А Роберт? Он, конечно, заинтересован?

— Да, черт побери! Он — исключение. Но он не собирается беспокоиться о каких-то проклятых сиротах, правда?

Он говорил о Роберте и обо всех родных так, словно она знала их не хуже него. Когда он восхищался ее платьем, то мог сказать: «Конечно, это не тот цвет, который пошел бы Сесилии, верно?» — словно они с Сесилией были лучшими подругами.