Роковая женщина - Майкл Корда (1998)

Она с трудом заставляла себя слушать. Саймон мог без устали разглагольствовать о чувствах других людей, ощущая себя при этом чуть ли не профессором психологии.

Большей частью того, что она узнала о жизни нового по приезде в Нью-Йорк, она была обязана ему, но не думала, что когда дело коснется любви, он способен ее чему-либо научить. Когда-то они были любовниками (слово, которое Саймон употреблял исключительно в физическом смысле) и из этого она тоже вынесла значительный опыт, в основном печальный. Однако она не держала на него за это зла.

— Саймон, я не нуждаюсь в лекции, — сказала она. — Не сегодня.

— Так плохо?

Его тон был таким сочувственным, будто он собирался немедленно приехать к ней и броситься утешать. О Саймоне можно сказать все, что угодно, подумала она, — и большинство знакомых могли бы наговорить о нем кучу гадостей, — но ему нельзя отказать в интуиции. Возможно, из-за того, что у него так мало проявляются собственные эмоции, он очень легко различает их у других. Прирожденный манипулятор, он всегда был остро внимателен к различным проявлениям человеческой натуры, даже когда его личные интересы не были напрямую связаны с этим, и прекрасный слушатель, учитывая, что он живет в таком городе, где большинство преуспевающих людей слишком заняты разговорами о себе, чтобы расслышать в ответ хоть одно слово.

— Так плохо. Хуже некуда. — Она мгновение помолчала. Когда заговорила вновь, голос ее стал тише и настойчивей, — Саймон, я не могу здесь оставаться, — почти прошептала она.

— Что?

— Я не могу оставаться здесь одна! — повторила она, сознавая, что голос ее дрожит от подступающей истерики, а она не в силах с нею справиться. — Думала, что смогу. Все было в порядке, пока я занималась уборкой, но как только перестала это делать, поняла, что должна немедленно уйти отсюда.

— Успокойся. Утром почувствуешь себя лучше. Поверь.

— Саймон, я не могу ждать до утра.

Он вздохнул.

— Саймон, я хочу приехать к тебе. Ты можешь отдать мне свободную спальню. Или я могу спать на софе. Пожалуйста! — Она сделала паузу. — Саймон, я не хочу быть одна.

— Эй, успокойся. Я понимаю. Просто не думаю, что это хорошая мысль.

— Да почему это плохая мысль?! У тебя там кто-то есть? Я не думаю, что это так, Господи помилуй!

— Нет-нет, не в этом дело. Ты выглядывала в окно?

— Конечно, нет. Зачем?

— Так погляди! Уверен, что перед твоей дверью расположилась толпа репортеров.

У нее пересохло в горле. Она отложила трубку, подошла к окну и отодвинула штору. Подъезд дома разглядеть было невозможно, но на тротуаре напротив топталось по меньшей мере с десяток мужчин и женщин, включая и репортеров из теленовостей с мини-камерами и фотоаппаратами. Она почувствовала себя как загнанный зверь. Вернулась и подняла трубку.

— Ты прав, — сказала она приглушенно, словно репортеры снаружи могли услышать ее.

— Конечно, прав. Ты — сенсация! Мой совет — оставайся дома.

Мгновение она обдумывала эти слова и отвергла их. Если она что-то и узнала о Саймоне за два года работы у него, так это то, что он пойдет на все, лишь бы его имя не попало в газеты. И ее имя тоже, поскольку она работала на него. Большинство людей его круга тратило массу сил, чтобы быть упомянутыми хотя бы на шестой странице «Пост» или в колонке сплетен Лиз Смит. Саймон прилагал столько же усилий, чтобы избежать любого упоминания о себе и своих делах даже в разделе бизнеса «Нью-Йорк таймс». Толпа репортеров действовала на него так, будто это была толпа линчевателей.

У нее не было никакого желания, выйдя из подъезда, попасть под лавину вопросов и вспышки камер, но это все равно лучше, чем сидеть здесь, похороненной заживо в квартире, где лишь несколько часов назад Артур Баннермэн умер в ее объятиях.