— Бог ее знает. Я в таких делах не судья. Лет пятьдесят, наверное. — Троубридж наклонился к ней с унылым выражением, его глаза подозрительно заблестели. — Они до сих пор этим занимаются.

— Чем?

— Любовью. — Он, казалось, сейчас заплачет. — У меня этого уже годами не было, а старый козел до сих пор способен, хоть каждый день. — Он положил руку ей на колено. — Иногда я их слышу.

Она отодвинулась. Проблемы Троубриджа ее не касались, так же, как его потребности.

— Мистер Троубридж, — твердо сказала она. — Артур написал мне письмо перед смертью.

— Артур?

— Артур Баннермэн. Мой муж. Мой покойный муж, — поправилась она.

— Ах да. На вас необычайно красивое платье.

— Он велел мне прийти к вам, если у меня возникнут неприятности из-за Роберта.

Троубридж вздохнул.

— Роберт. Знаете, я люблю этого мальчика. Всегда любил.

— Я уверена в этом.

— Если уж быть с вами откровенным, я предостерегал Артура. Я говорил ему, что в его возрасте нельзя жениться на молодой женщине! Но по правде, между нами говоря, я просто ему завидовал. Хотел бы я, чтобы со мной произошло то же самое. Я также предупреждал его, что от Роберта нужно ждать беды, но об этом бы каждый дурак догадался.

— Мистер Троубридж, что именно Артур велел мне передать?

Троубридж смотрел в пространство — одинокий жалкий человек в окружении кошек.

— В мальчике много хорошего, — произнес он. — У меня самого никогда не было детей.

— Мне очень жаль.

— Нет-нет, не стоит. Вспомните бедного Артура. Нельзя сказать, чтоб дети сделали его счастливым.

— Ну, в этом я не уверена. Что я должна узнать?

Троубридж пожал плечами.

— Будь я проклят, если это мне известно. Он мне не сказал.

— Он не сказал вам?

— Нет. Он дал мне что-то для вас, вот и все. «Чтоб использовать по усмотрению», сказал он. Куда же я, черт побери, это девал?

Троубридж принялся рыться, разбрасывая по мере продвижения стопки бумаг, кошек, книги и папки, что-то бормоча про себя в клубах пыли. Из глубины квартиры до Алексы донеслось какое-то кудахтанье, резкий скрипучий смех, сопровождаемый хриплыми женскими стонами. Неужели отец Троубриджа и его невеста «занимаются этим», спросила она себя.

— Ага! — воскликнул Троубридж, и зашаркал назад, сжимая манильский конверт. — Я знал, что найду. — Он церемонно протянул конверт ей. — Может быть, вы останетесь на ланч?

Она покачала головой.

— Боюсь, что нет.

— Возможно, в другой раз?

— Возможно.

Он печально кивнул, словно и не ожидал ничего иного. Потом дотронулся до ее руки, склонил голову и сказал:

— Он был моим лучшим другом.

Он немного помолчал, игнорируя странные звуки, долетавшие из холла.

— Я не знаю, что здесь. Возможно, я мог бы догадаться, но я не хочу знать… если это то, что я думаю. Как бы то ни было, юная леди, будьте осторожны.

Он открыл входную дверь, проводил ее до лифта, и подождал рядом с ней со старомодной учтивостью, которую она высоко оценила, до последнего момента, когда — она уже входила в лифт — он крепко ущипнул ее за зад.

Когда Алекса обернулась, он уже исчез.

В такси, еще чувствуя щипок Троубриджа, она открыла конверт и бросила взгляд на его содержимое. Это был рапорт дорожной полиции штата Нью-Йорк, и как только она прочла несколько абзацев, сразу поняла, что они означают. Артур рассказал ей, что он сделал, дабы спасти Роберта, но в меморандуме полиции штата, написанного сухим бюрократическим стилем, события этой ночи выглядели еще более жуткими. Но, подумала Алекса, не ей судить Роберта. Она знала, что такое — совершить преступление и скрыть это, хотя в ее случае это было сделано другими людьми ради нее. Однако она молча согласилась с историей, которую состряпали шериф, Барт Гримм и ее мать, и впоследствии была вполне благодарна им, хотя и со стыдом.