Театр любви - Наталья Калинина (1996)

Наталья Филипповна наконец сняла очки, и я увидела ее глаза. Они как будто усохли, запали внутрь. И уже не могли сохранить какое бы то ни было выражение.

— Значит, вы не видели Сашу после того, как он дверью хлопнул?

— Видеть не видела — спиной к нему стояла, посуду мыла. Он чего-то искал. Наверное, ту тетрадку. Спросил у меня, где мать.

— Вы сказали, что она ко мне собралась?

— Ничего я ему не сказала. — Наталья Филипповна стала вынимать из головы шпильки. У нее были очень густые темнокаштановые волосы, которых почти не коснулась седина. — Хватит. Наговорились на сегодня. На покой пора.

Я пожелала ей спокойной ночи и выключила на кухне свет.

В этой коробке из-под чешского пива хранилось то, что когда-то было частью моей жизни.

Моя рука потянулась к красному нейлоновому шнуру.

Нет, это не коробка, а машина времени. Стоит дернуть за кончик шнура — и ты очутишься в прошлом. За тридевять земель от реальности, от которой я и так отгородилась непроницаемой стеной.

Но стена, кажется, дала трещины, сквозь которые пробивается свет. Он режет мне глаза.

Я щелкнула выключателем и забралась с головой под одеяло.

Нет, я не гожусь в спасительницы. Что я могу предложить ему взамен того, что он имеет? Свой идеализм?

Если бы наша детская любовь увенчалась узами Гименея, мой идеализм давным-давно превратился бы в прах.

Я почти уверена в этом.

Почти…

Ну, а если начать все сначала в тридцать, с нерастраченным идеализмом? То есть снова поклониться своему идолу, обожествляя даже его пороки, как это свойственно первой любви?..

Идол, идеал… Средневековье и романтизм.

Идолу слепо поклоняются, идеалу служат.

«Ты все так же истово служишь своим незабвенным идеалам?»

Я представила, как регулярно — каждую неделю — стираю грязное белье. То самое, под которым Кириллина откопала серую тетрадку. У меня ломит поясница, от стирального порошка саднят руки. И пальцы стали красные и толстые, как сардельки… Когда-то у меня были очень красивые сильные руки. Саша, помню, пытался сделать слепок с моей правой руки. Кириллина считала, что ее сын безумно талантлив. Она гордилась им. Пыталась лепить его согласно собственным представлениям об идеале.

У каждого свои представления об идеале…

Мои представления в чем-то совпадали с представлениями Кириллиной. И мы обе как сумасшедшие любили Сашу.

Но он ведь живой человек, а не скульптура…

Мне всегда хотелось отвечать его представлению об идеале. Удалось ли мне это? Если удалось, то почему я так недовольна собой?

Черт, хватит терзать себе душу. В прошлом ничего нельзя изменить. Прошлое — это фильм, который нужно смотреть, удобно устроившись в кресле зрителя. Или же книжка, которую читаешь в метро, чтоб убить время…

Моей первой самостоятельно прочитанной книжкой была сказка о средневековом рыцаре Тристане и прекрасной златокудрой королеве Изольде. Отец подарил мне ее на мой шестой день рождения. Я читала эту сказку целый день, спрятавшись от всех на дереве. У нее был печальный конец, и я со злостью швырнула книжку на землю. Тетя Зина, увидев, как я утираю слезы, взяла меня на руки, дала мне горячую пышку и рассказала добрую сказку.

Второе десятилетие моей жизни было красивой сказкой, героиней которой оказалась я сама.

Бабушка сумела внушить мне уверенность в том, что меня ждет вечный праздник. А Саша стал тем принцем, который должен был устроить для меня этот праздник. Надо отдать им должное — оба старались изо всех сил.

Кириллиной была отведена роль злой феи, строившей козни героям. Хотя, мне кажется, она добровольно взяла на себя эту роль, чтобы все было, как в настоящей сказке.

Сейчас я читала эту красивую наивную сказку с конца, искренне оплакивая в душе гибель злой феи.