Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

Как-то, зайдя на веранду после занятий музыкой — в голове все звучала «К Элизе» Бетховена, наполняя особым, волнующим, смыслом сладкое благоухание медовой кашки в белых глиняных вазонах под стенами коттеджа, мелькание голубых стрекоз в кустах олеандра, томное стрекотание цикад в густой траве на склоне горы, — Маша услышала высокий чистый голос Толи, звучавший с торжественным надрывом:

— Иисус Христос страдал и нам велел. Без страданий нельзя прожить на этом свете. Чем больше страдаешь, тем больше возлюбит тебя Бог. И ниспошлет тебе разум, смирение, покорность. Потому что счастие состоит не в том, чтобы тешить свою плоть. Счастие — это стремление слиться духовно с Господом нашим Иисусом Христом, испытать его боль и скорбь за неправедно живущих, проникнуться жалостью к падшим, взять на себя грехи грешных. Для этого нужно много, очень много выстрадать.

— А я вовсе не собираюсь страдать, — заявила Маша с порога. — Я хочу наслаждаться, мечтать, любить, танцевать, качаться на волнах, слушать музыку. Я хочу быть счастливой, а не… страдательной. — Она хотела сказать «страдающей», но передумала, потому что последнее время возненавидела причастия и по мере возможности пыталась заменять их в своей речи на прилагательные. — Посмотрите, как красиво вокруг, как жить хочется, а вы… вы словно две старухи древние. Устинья, ну хоть ты ему скажи, что страдать несправедливо, очень несправедливо, и если Бог хочет, чтобы его дети страдали, он очень злой и нехороший. Устинья, разве ты хочешь, чтобы мы с Толей страдали?

Устинья не знала, что ответить на этот вопрос. Она не блистала глубокими познаниями ни Старого, ни Нового Заветов, она молилась Богу, воспринимая его существование как нечто само собой разумеющееся. Часто думала о грехе, по мере возможностей старалась не грешить, не делать сознательно зла ближнему и даже дальнему. Страдать она никогда не хотела, хоть страданий выпало на ее долю немало. Да и кто хочет страдать? И в то же время в словах Толи скрывалась какая-то мудрость, правда, не до конца еще ею постигнутая. Она ответила:

— Без страданий на этом свете не прожить. Детей и тех рождаешь в муках и страданиях.

— Но ведь тебе не хочется, чтобы я страдала, правда? Устинья, неужели тебе хочется, чтобы я страдала?

Глаза Маши стали большими и удивленными и из них готовы были в любой момент брызнуть слезы.

— Нет, моя коречка, — сказала Устинья. — Я сама готова принять за тебя все муки, но…

— Не хочу никаких «но»! — все больше и больше распалялась Маша, уже не слыша того, что ей говорила Устинья. — Я не буду, не буду страдать, а вы, если хотите, страдайте, сколько вам влезет. А я… я…

Она бросилась вниз по лестнице к пляжу.

Устинья тут же вскочила, чтоб бежать за ней, но Толя сказал:

— Не надо, тетушка. Мане лучше побыть одной. Она уже большая и умная и может все понять сама.

Устинья осталась, то и дело бросая тревожные взгляды в сторону моря. Отсюда сквозь редкие ветки сосен была видна его невозмутимо переливавшаяся под солнцем гладь и ведущая на пляж тропинка. Маши на этой тропинке не было, и это очень беспокоило Устинью. Она не хотела, чтобы Маша пошла одна на гору — хоть дом отдыха и охранялся вооруженными стражами в штатском, поговаривали, что на его территорию частенько проникают жители местных поселков — абреки — как называл их обслуживающий персонал. Якобы несколько лет назад с территории дома отдыха похитили молодую девушку и ее кавалера, тела которых, обглоданные до неузнаваемости шакалами, потом нашли в ущелье. Вполне возможно, что это была всего лишь легенда, выдуманная самим же обслуживающим персоналом для того, чтобы отдыхающие не слишком куролесили после отбоя, ибо многие питали страсть обрывать клумбы и ломать кустарники. Как бы там ни было, Устинья побаивалась отпускать Машу далеко от себя даже днем.