Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

Толя глядел на нее не просто восхищенным взглядом — так глядят на чудо Господнее, ниспосланное с небес на грешную Землю. Толя вдруг понял — душой, а не разумом, ибо разум его был устроен так, что умел постигать лишь божественные вещи, вещи же мирские он не понимал и, не понимая, на них не задерживался, — что эта девочка воплощает собой столько счастья, роднящего его с этим бренным миром. Что и плоть может быть прекрасна, одухотворенна. Увы, он пока еще не был знаком с миром музыки, возвышающим человеческую плоть до слияния с духом. Но и того, что ему сейчас открылось, он вынести не мог. Закрыв ладонями глаза, Толя кинулся вниз по лестнице, забыв про вполне реальную опасность оказаться в колючках барбариса.

…Маша гребла изо всех сил — она должна попасть в ту пещеру еще до того, как взойдет солнце. Она боялась прозевать это торжественное и пышное зрелище, которое хотела встретить вдалеке от привычной домашней обстановки.

Вытащив лодку на берег и привязав к торчащему между скалами тонкому кустику, Маша стала карабкаться наверх, царапая коленки и ладони об острые выступы камней. Вход в пещеру был довольно высоким — выше, чем ей показалось издалека, с плывущего вдоль берега катера, — и ей даже не пришлось наклонять голову. Внутри было просторно, шаги будили гулкое, тревожное эхо, гладкий ровный пол напоминал круглую сцену. Маша встала на пальчики, подняла руки над головой и тут же увидела упругий край солнца, которое словно кто-то выталкивал из-за горизонта. Из ее груди вырвался восторженный крик, колени подогнулись, и она опустилась на холодные камни. Потом вскочила, и большой солнечный диск, выплывающий из неведомых глубин холодного космоса, стал свидетелем самой что ни на есть дикой пляски, которая продолжалась минут двадцать. Потом Маша рухнула на пол, распластавшись на нем лицом вниз и испытала настоящий экстаз. Она еще не знала, как называлось то чувство, испытывая которое хотелось плакать, смеяться, кричать, стонать от боли и восторга.

Она сдернула с себя сарафан, купальник и снова стала танцевать. Только теперь танец ее был плавным, спокойным, в нем звучал призыв к кому-то неведомому разделить охватившие ее чувства и тем самым умножить наслаждение.

Маша, можно сказать, еще ни в кого не влюблялась. В их классе учились только девочки — то было время экспериментов с раздельным и смешанным обучениями, потом к ним прислали из мужской школы четверых подростков, неряшливых, неразговорчивых, туповатых. У одного на руках даже были бородавки. Разумеется, существовали киноартисты и герои любимых книг, но возникавшее к ним чувство было уж больно скоротечно — до нового фильма или книги. К тому же в любви подобного рода Маше приходилось исполнять сразу две роли, и это быстро истощало силы.

Увидев Толю, она не почувствовала ничего, кроме жалости, к этому худенькому больному ветрянкой мальчику-сиротке. Он был почти на два года старше ее, уже мужал его голос, раздавались вширь плечи. Но Машину женственность могла пробудить не мужская сила, признаки которой она пока еще не умела ни различить, ни почувствовать, а искусство и красота, что, впрочем, для нее всегда было синонимами. Толя не был красив в обычном смысле этого слова, к тому же был застенчив и по-провинциальному робок, но в том, как он иной раз говорил об Иисусе Христе, Деве Марии, Святом Крещении, ей чудилось что-то сродни искусству, музыке даже, ибо в это время лицо Толи преображалось, становилось одухотворенно страстным, и Маша не могла отвести от него глаз.

Однажды ей пришло в голову: если бы оно было таким, когда он разговаривал со мной, обо мне… И вдруг закружилась голова (это случилось, когда она занималась в душном клубе). Маша убрала руки с клавиш, долго смотрела перед собой, потом вдруг спрятала лицо в ладонях. Ну а вечером этот разговор на веранде, имевший продолжение в беседке. Если бы Толя видел ее сейчас… Что бы он подумал? почувствовал? Неужели опять бы вспомнил своего Бога?..