Любимые и покинутые - Наталья Калинина (1994)

— Старуха стучала ребром ладони мне по животу, лила в воронку кипяток, снова стучала. Потом навалилась на мой живот всем телом, и мне, помню, стало нечем дышать. «Кровь!» — услышала я испуганный вскрик сестры, и старуха вытащила из меня воронку, сполоснула ее в кастрюле с кипятком, быстро кинула в чемодан. Сказала сестре: «Через час позвонишь в больницу. Одень ее и уложи на кровать. И пол затри. У нее начались схватки».

Она дала мне еще понюхать свой пузырек, захлопнула балетку и ушла. Я видела словно издалека, как сестра одевает меня, помогает лечь на кровать, укутывает одеялом. Потом она быстро вымыла в столовой полы — оказывается, посреди комнаты стояла кровавая лужа, — поставила на место стол, застлала его скатертью и даже водрузила на его середину вазу с бумажными розами. Я чувствовала, что вся подплываю кровью. Начались сильные боли и схватки. Из больницы приехали почти мгновенно после вызова — она была у нас за углом. Меня сходу положили на операционный стол, и я потеряла сознание. Утром нянечка сказала, что у меня был мальчик. Мы с Санычем, помню, так хотели сына. — Крокодильша вздохнула. — Сам виноват. Я потом еще долго болела, а сестра, царство ей небесное, за дочками смотрела. Саныч у меня в ногах ползал, когда приехал. И рыдал, словно баба. Я же нисколько не переживала — у меня целый месяц все нутро огнем горело. Хоть бы одному из мужиков такое испытать. Нам в тот же год квартиру хорошую дали, Саныча директором завода сделали. Я прислугу наняла — приходящую, правда…

Крокодильша говорила что-то еще, но Маша ее уже не слышала. Новая волна мути с головой захлестнула ее. Она вскочила, опрокинув стул, бросилась в ванную. Рвало ее мучительно и с болью. Она помнит, что Крокодильша дала ей выпить какую-то жидкость, пахнущую мятой, помнит, что вдвоем с Верой они отвели ее в спальню, уложили на кровать и накрыли до подбородка одеялом. Крокодильша уселась у нее в ногах. Маша впала в дрему-полузабытье. Ей чудился обитый цинком стол, над которым светил алой глаз лампы. По столу ползали змеи, сплетаясь в отвратительно скользкий шевелящийся клубок. Одна из змей подняла голову, высунула раздвоенный язык и беззвучно зашипела. Машу охватил ужас, и она очнулась. Крокодильша все так же сидела в ногах, не спуская глаз с Машиного лица.

— Бедняжка, — сказала она. — Зато у вас наверняка будет мальчик. Меня тоже в тот раз страшно рвало, а обеих дочек я носила очень легко. Скажите вашему мужу, чтобы он вас берег. Впрочем, я сама ему об этом скажу. Мужчины подчас бывают бесчувственны, как истуканы. Но это не от злого умысла, уверяю вас. Просто они никогда не бывали в нашей шкуре.

Она похлопала Машу по ногам и встала.

Маша видела сквозь сковавшую ее дрему, как Крокодильша подошла к окну, выглянула на улицу, побарабанила толстыми пальцами по стеклу.

Маша снова куда-то провалилась, только на этот раз ей не снилось ничего, кроме сплошного мрака. Когда она проснулась, Крокодильши в комнате уже не было.

Скоро пришла из школы Машка и, бросив портфель, уселась за рояль. Она подбирала какую-то знакомую мелодию, но Маша не помнила, где и когда ее слышала. Ей сладко дремалось под музыку, чудился какой-то экзотический цветок с прозрачными желтыми лепестками, раскачивающийся на тоненьком стебельке. Внутри цветка дрожали капельки росы. Маша открыла глаза и улыбнулась. Машка стояла и смотрела на нее, восхищенно разинув рот.

— Ты была во сне такая красивая. Это из-за музыки, да? Спи, а я буду играть тебе. Спи, мамочка, спи…

В субботу Первый зашел в кабинет Николая Петровича с загадочным видом, сел на стул возле стола, вытянул ноги и сказал:

— Все. Едем отдыхать. Пропади она пропадом наша треклятая партийная жизнь — ни охнуть, ни перднуть. У тебя есть коньяк?

Николай Петрович достал из шкафчика возле стола бутылку «Арарата», две хрустальные рюмки и плитку шоколада «Гвардейский». Они выпили молча, не чокаясь.