Однажды Хэтерфилд начал даже бессильно бить кулаком по стенам. Боль от ушиба ничуть не смягчала его отчаяние, но он хотя бы что-то делал, а не лежал на кровати и не смотрел в потолок, прокручивая одни и те же образы в голове. Его снедала тревога за Стефани, хотя она по-прежнему притворялась мужчиной. Его убивала мысль, что в любой момент какой-нибудь революционер из «Свободной крови» мог выследить ее и причинить ей вред, а у него не было никакой возможности помешать этому.

Сегодняшняя встреча была ужасной. Он чуть не потерял терпение, пытаясь переубедить Стефани, но у него ничего не вышло.

– Неужели тебе не понятно? – спрашивала его Стефани. – Если ты не расскажешь всю правду, тебя признают виновным.

– Но тогда тебе будет грозить опасность! Ты рискуешь своей жизнью!

– А ты – своей. – Стефани старалась говорить тихо, не забывая об охранниках. Но ее голос звенел от чувств.

– Я не хочу получить свободу за твой счет. Я дал слово твоему дяде…

– Олимпия исчез. Все исчезли, разве ты забыл? – Ее руки лежали на столе, и Хэтерфилд видел, что они дрожат. – Я не могу потерять тебя. Если ты продолжишь молчать, то я сама пойду и дам показания.

Он на мгновение накрыл ее ладонь своей.

– Нет, не пойдешь. Пожалуйста, поверь, я могу сам защитить себя. Я дам суду то, что нужно, но в то же время не раскрою твоей тайны. У меня это получится. Мы победим.

Она вырвала руку и встала.

– Проклятие, к чему это нелепое, ненужное благородство? Ты осознаешь, что со мной станет, если тебя повесят?

– Меня не повесят.

Тогда она собрала свои вещи и, не говоря ни слова, ушла. Стефани исчезла за дверью, унося с собой аромат своей кожи и волос. А Хэтерфилд, изо всей силы стукнув три раза по серой каменной стене, оперся о нее и, опустив голову, тяжело дыша, начал молиться.

Он просил высшие силы, чтобы его завтрашнее выступление в суде переломило ход дела. Чтобы ему удалось спасти себя, не раскрывая при этом секретов Стефани.

Он пустит в ход все свое обаяние, всю свою способность убеждать. И в совершенстве сыграет роль беззаботного аристократа, добродушного парня, у которого в душе только солнечный свет и ничего более.

Вдруг в дверь его темницы настойчиво постучали, а потом раздался звон ключей.

– К вам посетитель, – весело объявил охранник.

Хэтерфилд поднял голову. Его сердце затопило сладкое чувство облегчения. Слава богу, Стефани вернулась. Сейчас он увидит ее, может, даже коснется руки любимой женщины. Были моменты, когда он держал все тело Стефани в своих объятиях, когда занимался с ней любовью, а потом засыпал под ритм ее дыхания. Но сейчас ему было достаточно одной ладони Стефани.

– Я готов его принять.

– Это не мужчина, а женщина, – подмигнул охранник.

Через порог к нему шагнула хрупкая фигура, укутанная самой темной непроницаемой вуалью.

Хэтерфилд отшатнулся.

– Шарлотта! Что ты тут делаешь?

Дверь за ее спиной закрылась. Она подняла вуаль, и Хэтерфилд увидел чрезвычайно бледное, исхудалое лицо. Кожа на выпирающих скулах, казалось, просвечивала.

– Добрый вечер, Джеймс, – сказала посетительница.

– Тебе не следовало приходить сюда. – Он скрестил руки на груди. – Не понимаю, как ты смогла уговорить охранников пропустить тебя ко мне.

Шарлотта коротко, горько рассмеялась и заявила:

– Разве ты не знаешь, что на свете можно всего добиться с помощью денег, титула и красоты? А у меня есть и первое, и второе, и третье.

– Почти все, – уточнил он.

– Ты не хочешь сказать мне ничего доброго, Джеймс? Совсем ничего? Ведь я так страдаю.

Он с изумлением уставился на нее.

– Ты? Страдаешь? Моя дорогая Шарлотта, ведь это меня посадили в тюрьму и судят за убийство, которое я не совершал. Это меня разлучили с любимой женщиной…

– Не говори о ней!

– Я буду умирать с ее именем на губах.