«Герцог Олимпия имеет честь пригласить вас в среду двадцать первого февраля в восемь часов вечера на торжественный прием в честь помолвки своей племянницы ее королевского высочества принцессы Эмили Хольштайн-Швайнвальд-Хунхоф и его светлости герцога Эшленда».

Девушка подняла на него глаза.

– Боже мой, Хэтерфилд! Как ты думаешь…

– Ты не пойдешь.

– Черта с два!

– Поговорим об этом в другом месте.

– Но…

– Не здесь, Стефан, – в его голосе слышалась угроза.

В этот момент показался сэр Джон, которому наконец удалось пробиться сквозь толпу.

– Бог мой, ну и толчея. Напомнило мне об этих ужасных приемах у твоей мачехи, Хэтерфилд. Мой экипаж – подан?

– Да, сэр, – сказала Стефани.

– Прекрасно. – Он начал пробиваться к выходу, ни разу не оглянувшись, чтобы убедиться, следуют ли за ним эти двое. Он снял парик и затолкал его в портфель. Помощник распахнул перед ним дверь как раз вовремя, чтобы он смог избежать напора толпы.

– Надеюсь, вы не откажетесь поужинать с нами на Кэдоган-сквер, Хэтерфилд? – бросил он через плечо.

– Спасибо, я приеду. – Он пожал сэру Джону руку. – До скорой встречи, сэр. Ваше выступление в суде, как всегда, было превосходным: вам удалось сделать невозможное.

– Благодарю вас, – сказал сэр Джон с явным удовольствием. Он задержался лишь на мгновение, но Стефани могла поклясться, что его обвислые щеки недовольно дрогнули. – Что это у вас в петлице, лорд Хэтерфилд, розовая гвоздика? В феврале?

Маркиз опустил глаза, улыбнулся и поправил цветок.

– Да, сэр Джон. Да, так и есть.

…Когда Хэтерфилд вернулся к себе в апартаменты, Нельсон уже приготовил для него мыло, бритву и одежду для ужина. Маркиз побрился, оделся и не без помощи помады аккуратно зачесал волосы назад. Из зеркала на него смотрело лицо, безупречное в своем совершенстве. Было время, когда он ненавидел свою внешность. В подростковом возрасте у него часто возникал соблазн взять в руки бритву и порезать себя, чтобы нарушить эту почти идеальную гармонию черт. Ему казалось, что парочка шрамов исправят дело.

Однако теперь он был рад, что тогда у него не хватило решимости. Ему было что предложить Стефани. И, возможно, его красота сможет, пусть и в малой степени, компенсировать скрытую за идеальной внешностью испорченность.

Прежде чем уйти, он достал из тайника, скрытого за зеркалом, какие-то бумаги и начал задумчиво их перебирать. Всего было четырнадцать листов. Эти записки начали приходить в конце ноября, написанные странным витиеватым почерком и без подписи. По смыслу они не сильно отличались друг от друга. Вот и последняя записка, доставленная в прошлый понедельник, гласила: «Вы с вашей очаровательной подругой прекрасно смотрелись вместе вчера во время верховой езды по парку. Каурая лошадь, на которой каталась ваша приятельница, отравлена и скоро отбросит копыта. Приятного дня».

В дверь постучали.

– Нельсон, я же просил меня не беспокоить. Я позову тебя, если понадобишься.

– Сэр, там ваш отец.

Хэтерфилд вздохнул и сложил бумаги.

– Скажи, что меня нет дома.

Дверь с шумом распахнулась.

– Я все слышал, собачий ты сын.

– Папа! – Хэтерфилд торопливо сунул записки в ящик бюро и, обернувшись, устало посмотрел на отца, одетого к ужину, с напомаженными волосами и ослепительно-белым накрахмаленным воротничком. – Вижу, ты уже вернулся в город. Загородные пейзажи наскучили?

– У меня дела, а твоей матери нужно было посоветоваться с портнихой.

Хэтерфилд кивнул, посмотрев на фрак герцога.

– У меня такое чувство, что я уже помолвлен.

– Как приятно вернуться в город после двухмесячного отсутствия и снова убедиться в безграничной сыновней любви.

Хэтерфилд отступил назад, опираясь руками на бюро.

– Ты же последнее время шарахаешься от меня, если я пытаюсь заключить тебя в свои порочные объятия.