Счастливец - Уильям Локк (1994)

— Когда свет был очень молод, моя дорогая, — сказал он, — то, помнится, я называл тебя так. Но ни разу с тех пор.

Она протянула руку и ударила его по руке. Она очень любила его.

— Ты не можешь перестать быть мужчиной, мой дорогой, и думать обо мне по-мужски. Но я не идиотка. Наш молодой друг, как ты называешь его, беден, как церковная мышь. Я знаю это. Нет, не спрашивай «откуда?», как дядя Эдуард. Он ничего не говорил мне. Но сестра милосердия рассказала мне разрывающую сердце повесть о его белье и других вещах. К тому же и диагноз врача. Я не забыла. Но мальчик слишком горд, чтобы жаловаться посторонним на свою бедность. Он мужественно несет свою долю. Послушать его, так подумаешь, что не только у него никаких забот нет, но что он правит землей. Как можно не восторгаться мужеством этого мальчика и — тут объяснение моего молчания — как не уважать его замкнутость?

— Гм… — промычал полковник Уинвуд.

— Но, скажи мне, дорогой, милый Джим, если бы кто-нибудь из нас, то есть мужчина, конечно, попал в положение этого мальчика, мог бы он поступить иначе? Да ты скорее умер бы, чем показал свою нищету совершенно чужим людям, которым был бы обязан в такой мере, в какой этот мальчик обязан нам. Милый Джим, — Урсула в волнении бросила на стол десертный нож, — разве ты не видишь? Всякое упоминание о бедности было бы намеком на дальнейшую помощь. Для джентльмена, как Поль Савелли, это немыслимо.

Полковник Уинвуд достал новую сигару, обрезал конец и закурил ее от серебряной спиртовой лампочки, стоявшей рядом с ним. Он сделал первую затяжку — раем курильщика была первая, полная и благоуханная затяжка бесконечного ряда превосходных сигар — заботливо посмотрел на тлеющий конец — хорошо ли он раскурил, и откинулся в своем кресле.

— То, что ты говоришь, дорогая, — сказал он, — весьма допустимо. В особенности допустимо для человека убежденного. Однако есть где-то в твоей аргументации какой-то пробел, я уверен в этом, но я слишком устал сейчас, после моего путешествия, чтобы найти его.

Полковник Уинвуд, несмотря на мужественный вид превосходства, присоединился к мнению упомянутых выше архиепископов и министров о верности суждений своей сестры. В конце концов, действительно, касались ли их частные дела невольного гостя? Он посетил Поля на следующий день и нашел его лежащим на кушетке у солнечного окна, одетого в халат и туфли. Поль вежливо приподнялся, хотя это стоило ему немало труда.

— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я полковник Уинвуд.

Они пожали друг другу руки. Поль пытался передвинуть кресло от постели, но полковник Уинвуд настоял на том, чтобы он лег, и сам пододвинул кресло.

— Боюсь, — сказал Поль, — что я злоупотребил вашим гостеприимством. Мисс Уинвуд, должно быть, объяснила вам, что это едва ли произошло по моей вине; но я не знаю, как выразить мою благодарность.

Эта маленькая речь не могла быть произнесена лучше, чем это сделал Поль. Полковник Уинвуд, который (как и все пожилые люди) жаловался на недостаток вежливости подрастающего поколения, был приятно удивлен такой почтительностью.

— Я очень рад, что нам удалось помочь вам. Я слышал, что вы были в тяжелом состоянии.

Поль улыбнулся.

— Да, довольно тяжком. Если бы не мисс Уинвуд и все, что она сделала для меня, я бы погиб.

— Моя сестра замечательная женщина, — согласился полковник. — Если она берется за что-нибудь, то уж доводит до конца.

— Я обязан ей жизнью, — сказал Поль просто.