Вторая любовь - Джудит Гулд (1999)

— Преступлениям, — с отвращением произнес Хант, — нет конца. Они бесчисленны. Взятки, клевета, разорение… Я бы мог продолжать часами. Нас ничто не могло остановить в нашем желании добиться еще большей власти. Но будучи экспертами в области создания того, чего нет, и замалчивания того, что есть, как ты думаешь, где мы проявили больше всего сноровки?

Дороти-Энн молчала.

— В придании блеска собственному имиджу, где же еще? — Он покачал головой. — О, да, как же ярко мы блистали! А как же иначе? Если учесть, какие старания мы приложили, всегда подавая себя при самом лучшем освещении. Мы трубили о своих добрых делах и печатали это, подавая, как новости! — Хант снова горько рассмеялся. — Мы вдруг стали филантропами. Патронаж музеев и благотворительных фондов. Мы преподносили себя в качестве самозванных защитников угнетенных. Мы — голос простого человека. А ведь именно мы и были его заклятыми врагами!

Дороти-Энн поморщилась от его едкой насмешливости. Она ощущала его боль, как свою собственную, как ноющую рану, как будто кто-то вонзил в нее нож. Она чувствовала его ярость и негодование.

— Начиная с моего прадеда, мой дед, мой покойный отец… и теперь моя мать… с самого начала мы, Уинслоу, были настоящими профи, когда речь шла о самосохранении. Но особенно искусными мы оказались в том, что сегодня называется «плести паутину». Задолго до того, как появился этот термин, мы уже стали истинными мастерами в этой области. Но ты знаешь, что это такое на самом деле?

Дороти-Энн покачала головой.

— Это когда ни один поступок не кажется неоправданным, — произнес он задумчиво. — Поправить законодательство так, как нам удобно, обманывать читателей или слушателей, даже навести лоск на нашу грязь, чтобы на публике мы благоухали как розы. Мы всегда делали чуть-чуть больше. Мы даже переписали историю своей семьи!

— Что ты имеешь в виду?

— Да ты сама знаешь, — ответил Хант. — Ложь. Искажение правды. Я познакомился с уже «санированной» семейной историей, переписанной, готовой к изданию версией. Меня никогда не посвящали в ужасные секреты. Я узнал правду только от бабки по отцовской линии. Когда старушка умирала, она рассказала мне обо всем. — Уинслоу покачал головой. — Представь только! Если бы не она, я бы так и жил во тьме, точно как несчастный Джон Дурень Публика.

И Хант снова замолчал. Во всей его позе чувствовалась глубокая печаль. Его мысли пребывали явно не здесь и не сейчас, а в далеком прошлом.

«У смертного одра его бабушки», — сообразила Дороти-Энн.

— Бабушка Уинслоу рассказала мне обо всем в надежде, что я стану другим, — напряженно продолжал он. — Она сказала, что не сможет умереть с миром, пока я не произнесу клятву.

— И ты поклялся.

— Да. Мне тогда было шестнадцать.

— И поэтому ты занялся политикой? Чтобы исполнить клятву и смыть грехи отцов?

— На самом деле я не собирался заниматься политикой, — признался Хант. — Эта идея принадлежит моей матери. — Он грустно улыбнулся. — Когда семья уже достигла богатства, положения в обществе и славы, я полагаю, остается единственная цель.

— Политика, — мягко подсказала Дороти-Энн.

— Высшее путешествие во власть, — кивнул Хант. — Ты бы видела мою мать, когда я согласился. Но даже она бы так не радовалась, если бы знала мои мотивы.

— Под мотивами, как я понимаю, ты подразумеваешь клятву.

— Да, Дороти-Энн. Мою клятву. С самого начала у меня был свой собственный план. Разумеется, я догадывался, что одно хорошее яблоко не сможет заменить целую тонну испорченных. Но я все-таки хотел внести кое-какие различия, пусть и незначительные.

— А когда твоя мать обнаружила, что ты сам по себе? Что ты работаешь в интересах избирателей, а не в интересах семьи? Как она на это прореагировала?

Хант коротко хохотнул.