One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс (2011)

— Страсть угасает, Элфи. Она превращается во что-то другое. В дружбу. В привязанность. В привычку. И некоторым этого оказывается вполне достаточно. А для других людей этого мало.

Я устаю от его объяснений и прошу принести счет, но отец настаивает, чтобы за угощение платил именно он. Тоже мне, важная благородная персона!

Мы выходим на улицу, и отец примирительно кладет мне руку на плечо. Я не делаю ни малейшего движения, чтобы в ответ тоже подбодрить его своим прикосновением. Однако в этот момент не могу не почувствовать, что все равно люблю его. Он всегда будет моим отцом. Я к нему привязан.

— Я просто хочу получить от жизни еще один шанс стать счастливым, — говорит он. — Неужели это так плохо?

Я смотрю, как он идет по узким улочкам Сохо, где все пешеходы в среднем лет на тридцать моложе его. Они спокойно попивают кофе, разглядывают друг друга и, похоже, никуда не торопятся. Эти молодые люди могут позволить себе вот так бесцельно растрачивать свое время. Мне становится невыносимо жаль отца.

«Еще один шанс», — мысленно повторяю я.

Неужели он так ничего и не понял? Неужели ему это недоступно?

Ведь счастье в жизни нам предоставляется только один раз.

На этих похоронах все было не так.

Мне и раньше доводилось присутствовать на подобных мероприятиях, но там все происходило по-другому. Когда провожали в последний путь обоих моих дедушек и бабушку, все шло иначе, не так, как в тот день, когда мы все прощались с Роуз.

Уж слишком она была молода. И не только она одна. Молоденькими оказались и те, кто ее оплакивал. Большинству присутствовавших было чуть больше двадцати лет. Сюда пришли ее школьные друзья, соседи и соседки, подружки по университету и сослуживцы, работавшие вместе с ней в «конторе». Многим из них никогда раньше не приходилось бывать на похоронах. Скорее всего, они еще не теряли никого из своих родных и близких. Все эти юноши и девушки пребывали в состоянии сильнейшего душевного потрясения. Молодые люди даже не надели черных галстуков — вот насколько они были не подготовлены к тому, что произошло. Они не совсем понимали, во что нужно одеться, как правильно себя вести и что следует говорить в подобных случаях. Слишком неожиданно и рано все это произошло. Очень уж рано. И я приблизительно представлял, что они испытывали в тот день.

Я ехал в первой машине вместе с родителями Роуз. Я не мог найти нужных слов, чтобы хоть немного утешить их, потому что таких слов просто не существовало. Но на этом мои беды не закончились. Я чувствовал полное отсутствие связи между собой и ее родителями. Мы уже стали друг другу чужими, и в ближайшем будущем я должен был навсегда исчезнуть из их жизни, а они — из моей. Та, что связывала нас, лежала в машине, ехавшей перед нами, в сосновом гробу, накрытом тремя венками из алых роз. Один венок от родителей Роуз, второй — от меня и третий — от моих папы с мамой. Разные венки, символизирующие разное горе.

И вот кортеж достиг небольшого холма, на вершине которого располагалась церквушка Внизу раскинулись желтые поля Эссекса. Они так четко врезались в память, что теперь мне больно смотреть на апрельские просторы этого графства, поскольку я тут же вспоминаю тот печальный день, когда мы хоронили Роуз.

Викарий, который никогда в жизни не видел Роуз, начат рассказывать собравшимся о ее чудесном характере. Он, конечно, старался изо всех сил, этот несчастный священник. Ему удалось чуть ранее побеседовать с друзьями Роуз и со мной, и сейчас он вещал о ее удивительном чувстве юмора, душевном тепле и любви к жизни. И только когда слово взял Джош, вскарабкавшийся на постамент, я начат понимать, что слова могут иметь какой-то смысл.

Он вспомнил несколько цитат каноника Генри Скотта Холланда.