Прости… - Януш Вишневский (2016)

Но если раздобыть бутылки под будущую левую партию «вина» еще было можно, то изготовление этикеток представляло некоторую проблему и требовало больших расходов, коррупционных талантов или наличия связей на высоком уровне. А всё потому, что типографии в тогдашней Польше находились под неусыпным оком органов и охранялись лучше, чем армейские полигоны. В государстве тратились громадные деньги на то, чтобы так называемую свободу слова, формально в ПНР существовавшую, тщательно контролировать с помощью нескольких сотен прекрасно зарабатывавших чиновников всемогущего Главного управления контроля над публикациями и зрелищами, являвшегося не чем иным, как открыто действующим органом цензуры. Главный цензор сидел в шикарном здании Управления на улице Мысей в Варшаве и следил за работой цензоров рангом пониже, работавших в каждом из воеводских городов. Когда воеводств в ПНР было семнадцать, то и цензоров было семнадцать, а когда количество воеводств выросло до сорока девяти – а было это в 1975 году, – то и количество охранителей границ свободы слова тоже выросло до сорока девяти, что еще сильнее укрепляло эти границы. Понятное дело, цензура в ПНР никогда не была чем-то самостоятельным и независимым. Технически процесс цензурирования осуществлял бдительный цензор, но что подлежит цензурированию, а на что можно смотреть сквозь пальцы, решала всевластная Польская Объединенная Рабочая Партия (ПОРП). Цензоры жили в симбиозе с отделами пропаганды ПОРП, кроме того, очень тесно и дружественно сотрудничали они со службой госбезопасности, которая первой изо всех знала, что там зреет в мозгах артистов, писателей, поэтов, ученых, но прежде всего – оппозиционеров. Принципы, в соответствии с которыми работали цензоры, были изложены в нескольких строго секретных документах и подвергались динамичным изменениям в зависимости от актуальной ситуации в стране и в мире. Одно урезали в работах писателей во времена Берута[26], другое не пускали в печать во времена Гомулки[27] и совсем иное выискивали во времена Ярузельского (его всегда забавляла эта польская мания – особенно заметная у пожилых людей – делить историю страны на периоды правления первых секретарей партии). Решения цензоров всегда были непредвиденными и часто просто капризными. Долгое время любимец партии в пятидесятые годы, enfant terrible польской литературы, Марек Хласко[28] публиковал что хотел и где хотел, а тут вдруг – бац. Через год после давшей надежду политической оттепели, начатой событиями октября 1956 года, Хласко неожиданно попадает в черный список подрывных элементов, а его книги – в список запрещенных.