Семейные тайны - Кристин Сэлингер (2000)

— Ты вчера выпила чуть больше, чем я, — начал он.

— Ты меня напоил. Специально. Коварно проник сюда и стал вливать в меня шампанское.

— Силком я в тебя ничего не вливал.

— И повод какой отличный придумал. Извиниться ему, видите ли, захотелось. — У нее задрожали руки, и она со стуком опустила чашку на стол. — Знал, разумеется, что я возмущена, и решил проникнуть в мою постель с помощью шампанского.

— Ты сама решила заняться сексом, — напомнил ей Филипп. Он был оскорблен. — Я просто хотел побеседовать с тобой. И в пьяном виде ты оказалась гораздо разговорчивее, чем трезвая. Вот я и развязал тебе язык. — Он вовсе не считает себя виноватым. — Ты разговорилась.

— Развязал мне язык, — прошипела она, медленно поднимаясь на ноги.

— Я хотел знать, что ты за человек. Я имею на это право.

— Ты… ты заранее все обдумал. Решил, что явишься сюда и напоишь меня, чтобы влезть мне в душу.

— Ты мне небезразлична. — Он шагнул к ней, но она отшвырнула его руку.

— Не подходи. Я не настолько глупа, чтобы опять попасться на твои трюки.

— Ты мне небезразлична. И теперь я больше знаю о тебе, лучше тебя понимаю. Что же в этом плохого, Сибилл?

— Ты меня обманул.

— Может быть. — Он твердо взял ее за плечи, не позволяя ей вырваться. — Погоди, не дергайся. Ты росла в роскоши, получила хорошее воспитание, училась в элитных школах. Я рос в забвении и нищете. Тебя с детства окружали слуги, культурная среда. Моим окружением была улица. Ты презираешь меня за то, что до двенадцати лет я был беспризорником?

— Нет. При чем тут это?

— Меня тоже никто не любил, — продолжал Филипп. — До двенадцати лет. Так что мне знакомо и то и другое. Считаешь, я должен презирать тебя за то, что ты не знала любви близких?

— Я не намерена это обсуждать.

— Нет, так больше продолжаться не будет. Вот тебе мои чувства, Сибилл. — Он настойчиво прижался губами к ее губам, притянул к себе. — Может быть, я тоже не знаю, что с ними делать. Но они есть. Ты видела мои шрамы. Вот они, здесь. А теперь я увидел и твои.

Он вновь растревожил ее, лишил самообладания, пробудил желание. Положи она голову ему на плечо, он непременно обнял бы ее. Нужно только попросить. Но она не может.

— Я не нуждаюсь ни в чьей жалости.

— О, детка. — Он опять коснулся ее губ, на этот раз ласково. — Нуждаешься. И я восхищаюсь тобой, твоим мужеством. Ты не сломалась, не утратила свое «я», хотя к тому были все предпосылки.

— Вчера я выпила лишнего, — торопливо возразила Сибилл. — И потому изобразила своих родителей бесчувственными и неприятными людьми.

— Кто-нибудь из них хоть раз говорил, что любит тебя?

Сибилл вздохнула.

— В нашей семье не принято демонстрировать свои чувства. Не все семьи такие, как ваша. Не во всех семьях любовь и привязанность обязательно выражают словами и прикосновениями… — Она вдруг умолкла, услышав в своем голосе нотки панического оправдания. Что она защищает? — устало думала Сибилл. Кого? — Нет, родители никогда не говорили мне таких слов. И Глории тоже, насколько мне известно. Из чего любой приличный психотерапевт заключил бы, что дети в ответ на бездушную атмосферу чопорности и строгих запретов ударились в противоположные крайности. Глория пыталась добиться внимания вызывающим поведением, я — послушанием и похвальными достижениями. В представлении Глории секс ассоциировался с привязанностью и властью, и потому она воображала, будто ее желают и силой склоняют к близости авторитетные мужчины, включая ее приемного отца, а также отца родного. Я избегала сексуальной близости из страха быть отвергнутой и предпочла заняться изучением разных типов поведения, наблюдая за людьми со стороны, без риска для собственного душевного спокойствия. Я ясно выражаюсь?

— Вполне. Я бы сказал, что в данном случае ключевое слово «предпочтение». Она предпочла причинять людям страдания. А ты предпочла оградиться от страданий.

— Абсолютно верно.