Семейные тайны - Кристин Сэлингер (2000)

— Моя мама любила играть на пианино. Потому и я освоил этот инструмент. Мне хотелось хоть в чем-то быть похожим на нее. Я ее обожал. Мы все ее любили, но для меня она была идеалом доброй, благородной, сильной женщины. Я хотел, чтобы она гордилась мной. И, когда я видел, что она мной гордится, когда она меня хвалила, мною овладевало совершенно потрясающее чувство.

— Некоторые всю жизнь стремятся заслужить одобрение своих родителей, но их усилия остаются без внимания. — Уловив в своем голосе горечь и досаду, Сибилл смущенно рассмеялась. — Я слишком много пью. Шампанское в голову ударило.

Филипп неспешно наполнил ее фужер.

— Здесь все свои.

— Злоупотребление алкоголем, даже если это восхитительное шампанское, порочно и безнравственно.

— Порочно и безнравственно злоупотреблять спиртным регулярно, — возразил Филипп. — Ты когда-нибудь напивалась допьяна, Сибилл?

— Разумеется, нет.

— Тебе представился удобный случай. — Он легонько стукнулся фужером о ее фужер. — Расскажи, когда ты впервые попробовала шампанское.

— Не помню. Нам с детства подавали за ужином вино, разбавленное водой. Учили разбираться в винах, как их подавать, к каким блюдам, какой бокал для красного вина, какой для белого. Это было необходимо. В двенадцать лет я без труда могла организовать официальный ужин на двадцать персон.

— Серьезно?

Сибилл рассмеялась, чувствуя восхитительную легкость в голове.

— Это особое мастерство. Им следует владеть в совершенстве. Ты только представь, какой жуткий конфуз, если хозяйка неправильно рассадит гостей? Или подаст не то вино к основному блюду? Весь вечер насмарку, репутация загублена. Народ, собирающийся на подобные мероприятия, готов вынести скуку, но не низкосортное «Мерло».

— И тебе часто приходилось выступать в роли хозяйки на официальных ужинах?

— Случалось. Начинала с маленьких приемов, так называемых репетиций, на которые родители приглашали своих близких приятелей, чтобы те оценили мои навыки. А когда мне исполнилось шестнадцать лет, мама устроила большой прием в честь французского посла и его супруги. Это был мой первый официальный выход в свет. Я не помнила себя от страха.

— Оттого, что мало практиковалась?

— О, практики у меня было достаточно. Правила этикета мне вдалбливали всю жизнь. Просто я была ужасно застенчивая.

— Застенчивая? — повторил он, убирая ей за ухо упавшую на лицо прядь. Один — ноль в пользу Мамаши Кроуфорд.

— И глупая. Каждый раз, когда я представала перед гостями, у меня схватывало живот, а сердце едва не выпрыгивало из груди. Я пребывала в постоянном страхе. Боялась, что разолью что-нибудь, скажу что-то не то или вообще не найду, что сказать.

— А родителям ты говорила?

— Что?

— Про свой страх.

— О! — Она махнула рукой, словно нелепее вопроса не слыхала, затем взяла бутылку и сама наполнила свой бокал. — Зачем? Я должна была выполнять то, что от меня требовалось.

— Почему? Что случилось бы, если бы ты отказалась или допустила оплошность? Тебя избили бы, заперли в чулан?

— Нет, конечно. Мои родители не монстры. Но они были бы разочарованы, недовольны. Ты не представляешь, как это ужасно, когда они смотрят на тебя, будто на дефективную: губы плотно сжаты, глаза излучают холод. Гораздо проще выполнить свои обязанности. И в конце концов я научилась управлять собой. Выработала определенный подход.

— Наблюдай, но не участвуй, — спокойно констатировал он.

— Это стало моей профессией, в которой я достигла некоторых успехов. Да, наверное, я не исполнила свой долг: не сделала хорошей партии и теперь не устраиваю тех мерзких официальных приемов, не воспитываю двух послушных благонравных детей, — с жаром продолжала она. — Зато я прекрасно распорядилась полученным образованием и нашла свое призвание, которое больше соответствует моему характеру и темпераменту, чем роль супруги важного чиновника. Мой бокал пуст.