Сильвия говорила. Смотрела перед собой и говорила, так же витиевато и легко, как и писала, и постепенно я перестал слышать что-нибудь, кроме ее простуженно-хрипловатого голоса. Но она по-прежнему не двигалась. Потом я, сделав вид, что хочу взять сахар, которого тогда не употреблял, из упрямства и гордости убрал руку.

Она отвернулась от окна.

— Ты чего? — спросил я.

— Там человек, которого я не хочу видеть.

— Кто это?

— Он меня преследует, — сказала она с отвращением.

— Что? Кто? — удивился я.

— Да так… бывший.

— Бывший! — воскликнул я.

— Только не надо расспросов, — предупредила она, и ее полная верхняя губа изогнулась.

— Но я хочу поговорить об этом, — упорствовал я.

— О Ричард.

«В другой раз», — говорила она. Эти три слова, слетевшие с ее уст, прижатых к моей шее, прозвучали у меня в памяти неожиданно, как выстрел в тишине. Теперь мы снова сидим рядом, и этот раз настал.

— Но, — она продолжила свой прерванный монолог, — мы слишком плохо знаем друг друга. Я не знаю тебя, хотя в мыслях инстинктивно обращаюсь к тебе, когда мне нужно поделиться с кем-нибудь. Иногда я просыпаюсь среди ночи с очень странными мыслями, и мне начинает казаться, что я слышу твой голос. Я совершаю непонятные поступки, безумные…

Под шелест голосов таксистов я ждал, что она скажет дальше.

— Какие? — сказал я, не в силах думать ни о чем другом, кроме как об укусе в шею и прикосновению ее пальцев к моему бедру. Посмотрел на эти пальцы. Маленькие, изящные, неподвижные.

— Какие? — переспросила она. — Например, думаю, что названия дней недели окрашены в разные цвета. Из яблок в миске выбираю одно, а оставшиеся жалею. Мое сердце обливается кровью, если потом одно из них остается несъеденным, сморщивается и его приходится выбрасывать. Почему именно оно? Почему именно ему так не повезло?

В эту секунду мне на ум пришел образ викторианской девочки, ставшей изгоем, ее голос витал вокруг моих ушей, мягко переливаясь различными оттенками, так что я почти не понимал, о чем она говорит.

— Излишнее отождествление себя с неодушевленными предметами, — пробормотал я. — У меня такое тоже бывает, Сильвия, — снова вспомнил ее пальцы, поглаживающие мое бедро.

— Что ты! Не надо так говорить, — она толкнула меня локтем. У меня взыграли чувства.

— Нет, правда. И синэстезия. И воображаемые игры, чтобы чем-то порадовать себя в качестве награды за победу.

— А такое у тебя бывает, когда не расслышишь, что кто-нибудь сказал, и не переспросишь или поленишься перечитать что-то, что не совсем понимаешь, а потом начинаешь думать, а не будешь ли потом всю жизнь жалеть об этом? Ведь можно же просто попросить повторить или потратить пару минут и перечитать непонятный отрывок? Я никогда этого не делаю, хотя все время об этом думаю.

— Я тоже. Что это, дог или волк какой-нибудь только что пробежал по Хэмпстед-хит[35]? Стоит ли повернуть голову и посмотреть? Если не посмотришь сейчас, будешь ли потом всю жизнь гадать?

— Давай как-нибудь съездим в Хэмпстед-хит, — сказала она.

— А что? Давай съездим!

— Или просто так трахнемся, — добавила она.

Я застыл от изумления. Вокруг загромыхала посуда (горы белых глазурованных тарелок в облаках пара, которые того и гляди рухнут и разлетятся вдребезги), зазвучала какофония гортанных звуков.

Я кашлянул и повторил вслед за ней:

— Или просто так трахнемся.

Загудела машина для варки эспрессо.

Медленно я повернулся к этой молодой женщине, которая сидела рядом со мной: прозрачная кожа, глаза с синяками, темный школьный свитер с вырезом в форме буквы V. Именно эту утонченность мне хотелось познать, крошечные родинки, едва различимые на бледной коже, это миниатюрное совершенство. Она по-прежнему держалась сдержанно. Раскрыла тонкими пальчиками меню, на губах легкий намек на улыбку. Я взял ее за плечи обеими руками. Удивительно, какими узкими они были.