Дьявол в сердце - Анник Жей (2005)

Какая мерзость, этот рак! С тех пор как я живу с ним, достается всему моему телу, как и предвещала докторша из (не)богоугодного заведения Питье-Сальпетриер. Рак моментально старит вас! Благодаря научно запрограммированному исходу эстрогенов я старею не по дням, а по часам. Я — «Портрет Дориана Грея» наоборот. Если я выживу, то не буду иметь права на гормоны замещения или молодости, я вообще ни на что не буду иметь права. «Кризис среднего возраста», который так муссируется в женской прессе, я переживаю в ускоренном темпе. То, что женщины чувствуют в течение нескольких лет, я получаю за несколько месяцев. Рак — это игра в орлянку: орел — умрешь, решка — издохнешь. Обычно между сорока и пятьюдесятью годами женщины переживают свое лучшее лето. Для меня оно станет вечной зимой.

Быть женщиной — это не вопрос молочной железы или яичников, утверждают врачи. Быть женщиной — это состояние души. А если бы им удалили яички? Сохранили бы они уверенность в том, что быть мужчиной — это не вопрос детородных органов? Какой-то терапевт даже заявил мне с апломбом, что грудь — это не сексуальный орган. Идиот.

Мне так нравились мои груди-близняшки. Благодаря им мое тело выглядело гармонично. Я навсегда лишилась этой гармонии. Я завешиваю зеркало ванной белой простыней, и на том спасибо. Каждый раз, когда я раздеваюсь, мое безобразие поражает меня: это не простое, обычное, безобразие. Чтобы поверить, надо это увидеть. С одной стороны грудь, с другой — пустота, которая засасывает меня. Те, кто наводит порчу, пронзают жертв на расстоянии. Я — своя собственная куколка, я воткнула себе иглы прямо в сердце.

27 декабря

Поезд метро мчится на полной скорости, но смерть преследует меня. Она выглядит, как Круэлла, эта карающая рука Мериньяка, этот заплечных дел мастер. В приемной мисс Скальпель — плакат с ее изображением перед всеми ее альбомами: пронзительный взгляд, торчащие груди. Рак груди был ее хлебом и маслом.

В день ампутации, когда я семь часов ждала очереди на операционный стол, Круэлла вошла в мою палату. Ее украшения звенели, каблуки цокали. Она подняла простыню и обвела грудь черным маркером, нарисовав пунктир вокруг осужденной. «В оперблоке мне будет понятно, где резать!» — уточнила специалистка, высунув кончик языка от усердия.

Потом она велела мне встать, снять рубашку и повернуться лицом. Она была красива в голубом костюме, а я была страшна, как мой рак, вся в пунктире. «Быстро! Вы у меня не одна», — покрикивала Круэлла.

Она, что, боялась отрезать не с той стороны? Как будто превратившись в члена организации «Репортеры без границ», Круэлла размахивала своим фотоаппаратом. Я встала с койки и последний раз в жизни показалась полностью. Вооружившись «лейкой», Круэлла ходила вокруг меня, сужая круги. Меня обстреливали вспышки.

— Профиль! Анфас! Три четверти! Быстро! — орал мой полицай.

— Schnell[6],— мрачно передразнила я.

Круэлла прервала свой репортаж.

— Здесь и не такие крутые обламывались, дорогуша. Кем вы себя возомнили? Здесь вам не дворец. Выпендриваться не надо. Давайте. Анфас, профиль, повернитесь, правый профиль. Три четверти влево. И помалкивайте, а то я откажусь от вас.

Вспоминая последующие муки и все дырки и бугры, которые специалистка сделала на моем теле, уверенная, что поступает правильно (если только не…), я понимаю, что лучше было бы выбить из ее рук «лейку», одеться и сбежать от этой папарацци. Я не ушла, потому что в моей груди цвела смерть. Из-за этой опухоли каждая минута была на счету. К Круэлле меня направила докторша из Питье с седым пучком. Оглядываясь назад, я понимаю, что они договорились о бартере. «Я тебе направлю грудь, а ты мне отдашь одного на химиотерапию, идет?»

Оглушенная таблеткой антаракса, я упала на койку в полной уверенности, что хирургиня убьет меня или покалечит. И я не ошиблась.