Ненависть - Джулия Баксбаум (2008)

Я понимаю, что заслужила это. Я заслужила все — слезы, боль, потерю, потому что я разбила нас. И я могу сделать только одно — написать в ответ Эндрю лишь одну фразу:

Я бы отдала тебе свою почку.

А еще я могу не нажимать на кнопку «отослать».

ГЛАВА 26

Сегодня на докторе Лернер кимоно из розового шелка с длинными и широкими рукавами. В ее кабинете снова темно, но к этому моменту я уже рассмотрела ее достаточно хорошо и с уверенностью могу сказать, что ее этническая принадлежность не соответствует ни одному ее костюму. Хотя черты ее лица по-прежнему нечетки и переменчивы. Иной раз, когда ее волосы зачесаны назад и прикрыты головным убором, мне кажется, что она годится мне в бабушки; сейчас эти каштановые локоны волнами обрамляют ее лицо, и я думаю, что ей вряд ли больше сорока.

— Я сегодня видела мою маму, — говорю я, едва опустившись на кушетку.

— Вот и расскажите мне об этом. — Доктор Лернер не клюет на мою удочку. Она терпеливо ждет моего ответа, как будто у меня может быть удовлетворительное объяснение тому, что я видела свою маму, умершую пятнадцать лет назад. Как будто я в своем уме.

— О’кей, я вообще-то маму не видела. На самом деле она мне просто померещилась, что случается со мной довольно часто. Я нахожусь в метро, в магазине или еще где-нибудь и вдруг вижу в незнакомой женщине свою маму.

Я пытаюсь сесть так, как доктор Лернер, но получается только полулотос, потому что левая нога меня подводит.

— Продолжайте, — говорит она.

— Ну, обычно толчок дает какой-нибудь пустяк. Прическа, форма ее уха или то, как на ней сидят брюки, и вот я на миг, всего лишь на миг, убеждена, что эта женщина — моя мама. А потом я быстренько сочиняю замысловатую историю о том, каким образом она может быть до сих пор жива. Чтобы сделать правдоподобным тот факт, что мама едет со мной в поезде № 6 или встречается мне где-то еще. Фигня какая-то, правда?

— Полнейшая фигня, — говорит доктор Лернер таким тоном, словно совершенно так не считает. — Расскажите мне, что случилось сегодня.

— Я стояла, ожидая зеленого сигнала светофора, на перекрестке, точнее на северо-восточном углу пересечения Двадцать третьей улицы и Третьей авеню, и заметила эту женщину прямо передо мной. В ее ресницах или разрезе глаз было нечто, заставившее меня на секунду подумать, — только лишь на секунду, не больше, — а может быть, это моя мама? Через пятнадцать лет она ведь должна выглядеть совсем по-другому, верно? Я тут же выдумала какую-то дурацкую историю, чтобы убедить себя в этом. А потом я остановилась, сообразив, что занимаюсь глупостями, и пошла покупать новое белье, потому что ненавижу стирку.

— Расскажите мне ту дурацкую историю, которую вы выдумали, и о своих чувствах, связанных с ней, — говорит она, расставляя в воздухе кавычки вокруг слов «дурацкую историю», и протягивает мне коробку с салфетками, несмотря на то что я не плачу. Я беру ее просто на всякий случай, а вдруг ей виднее, понадобится она мне или нет.

— Это прозвучит странно, но на этот раз я подумала, что весь тот день в больнице, когда я видела, как она умирает, был тщательно спланированной мистификацией. Возможно, моя мама была замешана в каком-то грязном мафиозном бизнесе или в чем-то подобном, и сейчас она находится под прикрытием программы защиты свидетелей. — Когда я произношу эти слова вслух, я чувствую, как глупо они звучат; хуже того — они отдают мелодрамой. Но почему-то тогда на краткий миг эта история показалась мне правдоподобной. — Ну, знаете, например, в Коннектикуте сплошь и рядом в мафию внедряют учителей английского языка.

— Но что вы чувствовали? Это и есть самое интересное. Мы можем извлечь отсюда важную информацию, чего вы, по всей видимости, пытаетесь избежать.

Все мое внимание поглощено коробкой с салфетками, я начинаю играть с ней. Подбрасывать и ловить.