Шедевр - Миранда Гловер (2006)

Я попробовала собраться с мыслями. Как бы мне самой ни нравились мои представления, сумею ли я сделать из них нечто цельное, как обещала вчера ночью Бену по телефону? Я подумала об Эве. Я не говорила с ней со дня аукциона, но каждый раз, как у меня возникала сложная ситуация, я вспоминала о ней. Интересно, какого она мнения о результате торгов? Как бы она распутала все, что я натворила? Независимо от желания, ее отношение ко всему происходящему в моей жизни имело для меня значение. Даже несмотря на то что она была настроена против моего проекта, я понимала, что Эва — единственная, кто смог бы понять его сокровенный смысл, да так оно и произойдет. Этого ждут члены комиссии Тейт, Бен и Эйдан, и пресса, которую, впрочем, больше устроил бы мой провал — это стало бы сенсацией. Но я не могу просить Эву о помощи. Мне невыносимо видеть на ее лице эту улыбку — «Я же тебе говорила», — когда она узнает о моих проблемах и будет искать пути их решения.

Я достала из сумки открытку с выставки Гилберта и Джорджа и нацарапала на обратной стороне: «Этот городской пейзаж навевает на меня ностальгию; надеюсь, у тебя все в порядке. Здесь все хорошо, Э.»

Когда я подняла голову, то увидела Соню: она стояла передо мной и улыбалась. Я сразу же пришла в себя. Невероятно, до чего она похожа на Фриду Кало!

Она не стала снимать пальто — просто села и придвинулась к столу. Наши глаза встретились.

— Пишешь домой?

— Ага, — улыбнулась я, — маме.

Я поняла, что Соня хочет узнать об этом подробнее.

— Вы с ней близки? — она вытащила из сумки диктофон и положила его на стол.

— Так это твой первый вопрос? — спросила я, всем своим видом выражая удивление.

Она улыбнулась и включила диктофон, продолжая смотреть на меня.

— Я однажды сказала какому-то журналисту, что была воспитана на идеях феминизма, — медленно начала я. — Наверное, надо было сказать: на идеях своей матери.

Соня по-прежнему не снимала пальто, даже не расстегнула его.

— Разве это плохо?

— Нет, не всегда плохо, — ответила я, твердо намереваясь не говорить больше, чем захочу. За прошедшие годы я поняла справедливость пословицы о том, что слово — не воробей. — Просто необычно. Моя мать во многом определила выбор моей профессии.

— То есть?

— Ну, когда она не выступала с протестом против чего-нибудь, мы ходили смотреть картины.

— А чем она занималась?

— Она занималась наукой — и занимается ею по сей день.

— В какой области?

— Политология. Она ярая феминистка.

— У нее есть публикации?

Я кивнула и рассказала о сумасшедшем взлете популярности Эвы, о ее книге «Женщины восстают», написанной всего через пару лет после моего рождения. Я в двух словах описала жизнь в Икфилд-фолли, пока Соня внимательно слушала.

— А отец?

Я никогда ни с кем не обсуждала те необычные отношения, которые были между Эвой и Симеоном или недостаток отцовского внимания.

— Он умер, когда мне было шестнадцать, — ответила я.

— Извини. Он тоже писал книги?

— Нет. Но он также в некоторой степени был ученым.

— Тебе его недостает?

Соня отчаянно пыталась узнать все подробности. Мое сопротивление возрастало прямо пропорционально степени ее вмешательства.

— Конечно, но время лечит.

Соне принесли кофе, но она даже не взглянула на него. В ее светло-карих глазах светилось оживление.

— Ты часто видишься с Эвой? — спросила она.

Я отрицательно покачала головой. Итак, ей уже известно имя — и вообще известно гораздо больше, чем мне того хотелось. На самом деле я не удивилась, но желание подробно рассказывать пропало. Мне нравится находиться здесь и сейчас, жить сегодняшним днем. Разговоры об Эве относятся к прошлому. Но Соня мне нравилась и не хотелось особо от нее что-то скрывать.

— А что она думает о твоем искусстве?