Шедевр - Миранда Гловер (2006)

На минуту в моем сознании возникло лицо Эвы. Не могло быть и речи о том, чтобы оставить ребенка. Она взяла контроль над ситуацией, проявив решимость и беспристрастность, граничащую с патологией. Мне кажется, она все еще не может оправиться после смерти Симеона и на время стала бесчувственной. Прежде чем я успела опомниться, она обо всем договорилась и даже оплатила счет. Эва была пионером движения за право женщин на аборт, и десять лет назад ей удалось добиться внесения изменений в закон. Мы даже вместе участвовали в демонстрациях, высоко подняв плакаты, хотя я тогда была слишком маленькой, чтобы понять, по какому поводу шум. Я лишь знала, что дело касается прав женщин, и осознавала, что мы обе являемся членами этого особого клуба.

— У тебя впереди целая жизнь, Эстер, — решительно сказала Эва, когда я призналась ей в своем неприятном положении. — Слишком много женских жизней было загублено из-за ранних нежеланных детей.

Я не видела смысла с ней спорить. Возразить я ей не могла. Происходящее казалось иронией судьбы, учитывая обстоятельства, при которых я сама появилась на свет. Едва ли я была желанным ребенком. Мне иногда хотелось спросить, почему мать не оставила меня в больничном судне. Они с Симеоном ясно давали понять, что никогда не были влюблены друг в друга и что я была результатом единственной страстной ночи, произошедшей, без сомнения, не без участия алкоголя. Казалось, они видели некую романтику в том, что я являюсь «чистым ребенком любви» ранних семидесятых. Эву никогда нельзя было назвать воплощением материнской заботы. К тому же я мешала ее активной деятельности в нашей общине, которая всегда стояла для нее на первом месте. Мне казалось, что, если бы не случай, она никогда не стала бы заводить детей. Моя мать была слишком занята теорией феминизма, чтобы пачкать руки в практике. Однако я сочла нужным спросить ее насчет ребенка. Мне требовалась ее помощь.

Эва предложила пойти со мной, чтобы посмотреть «как все пройдет». Но я считала, что это слишком личное. И эту ситуацию я должна пережить сама. Я неважно себя чувствовала, но все-таки снова кивнула мистеру Ничоллзу и негромко соврала, что приду с подругой. Мой язык прилип к небу, во рту появился устойчивый кислый привкус. Я пришла к врачу через несколько дней после нарушения цикла, через две недели после смерти Симеона и исчезновения Кенни, явившегося дурным предзнаменованием.

Прием назначили на следующий день. Я вышла в июльскую жару и глотнула душный лондонский воздух. Затем я повернула за угол на Мэрилбоун-роуд и быстро бросилась к какой-то канаве: меня рвало. На меня смотрели незнакомые лица с верхнего этажа восемнадцатого автобуса. Они, наверное, решили, что я наркоманка.

Чтобы пережить случившееся, мне понадобился год. В течение этого времени я не могла вернуться в Икфилд-фолли и не хотела никого оттуда видеть. К всеобщему изумлению, Симеон оставил мне крупную сумму наличными. Думаю, что жизнь в общине была очень дешевой, к тому же он владел частной собственностью. К небольшой сумме прибавилась плата за семинары. Я вдруг обнаружила, что совсем неплохо быть свободной семнадцатилетней девушкой. По объявлению в «Вечернем знамени» я нашла себе на Мейда Вэйл жилую комнату — большое помещение с высоким потолком, умывальником и ноющим ребенком за стеной. Поначалу там стоял запах вареной капусты и окурков, из-за которого мои приступы рвоты возобновились. Но к комнате прилагался большой балкон, выходивший на зеленый городской сад, к тому же стоила она всего двадцать фунтов в неделю. Вскоре комната была облагорожена с помощью драпировок из дешевого бархата и горшков с цветами с рынка на Черч-стрит.