Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

В первые месяцы оккупации она de facto была городским врачом, и это означало, что почти каждому из присутствующих приходилось обращаться к ней за помощью. Что бы ни происходило с Жислен за последние четыре года, война оставила на ней свой неизгладимый отпечаток. Прирожденный лидер, теперь она стояла посреди зала со спокойной уверенностью человека, который привык отдавать приказы и видеть, как им подчиняются.

— Но вы могли не знать, что с конца 1940-го года я была командиром Сопротивления в Монтрёе. Моим вышестоящим начальником был месье Рембо, — она кивнула в сторону Виктора, — который отвечал за все операции в районе Па-де-Кале, проводившиеся под непосредственным командованием генерала де Голля. Месье Гранже, — она указала на soit-disant[136] коммуниста, — находился под моим командованием с тех пор… — Жислен выдержала паузу, чтобы подчеркнуть значение своих слов, — как Россия вступила в войну в 1941-м. Возможно, некоторые из вас знают, что мы с месье Анси никогда не сходились во взглядах. Это личное и никак не связано с его действиями… — она опять сделала паузу, — во время оккупации. Не могу сказать, играла ли на руку бошам коммерческая деятельность месье Анси. Это выяснится позже, когда подробно изучат все папки наверху. О чем я могу рассказать, так это о том, как месье Анси действовал по отношению к Сопротивлению и réfractaires, пытавшимся избежать депортации. — Публика стихла в ожидании последнего удара палача. — Месье Анси действительно выдавал некоторых réfractaires.

Глумливые возгласы и стук по столам переросли в рев, заглушивший голос Жислен. Она спокойно ждала, а когда гул поутих, взяла верх над угасающей какофонией:

— Он делал это по моему приказу.

Молчание опять сменилось ревом. Жислен подняла руку, требуя тишины. Мари-Луиз обвела мимолетным взглядом главных действующих лиц. Коммунист и Виктор явно опешили; отец продолжал сидеть как ни в чем не бывало.

— Я отдавала эти приказы, чтобы месье Анси мог и дальше снабжать меня важнейшей информацией о бошах и их планах. Боши должны были ему доверять: это было жизненно необходимо. Я решила, что для нас важнее получать разведданные, какие мог добыть только мэр, чем спасти горстку рабочих от депортации в Германию. Если бы их не нашли, боши просто забрали бы других…

Мишель Анси, который все это время не отрывал бесстрастного взгляда от репродукции Делакруа, повернул голову к Жислен. Если его лицо и выражало что-нибудь, то Мари-Луиз не сумела этого прочесть. Коммунист поднял руку и заговорил:

— Нам об этом неизвестно! Почему?

Жислен посмотрела ему прямо в глаза.

— Потому что я не знала, кому доверять. Если бы я сказала вам — или даже месье Рембо, — она кивнула в сторону Виктора, — и кто-нибудь из вас попался бы в руки бошам, все пошло бы прахом. Вам не было необходимости об этом знать — поэтому я ничего и не говорила.

Коммунист гневно всплеснул руками и покачал головой. Виктор зажег сигарету и, прикрыв глаза, стал раздумывать над словами Жислен, не обращая внимания на восклицания и вопросы, волнами катившиеся по толпе. Жислен показала, что хочет продолжать.

— Итак, я говорю вам, что месье Анси не предатель. Он выполнял свой долг с определенным риском для себя. Мы не друзья. Я не могу отвечать за все, что он сделал за последние четыре года. Но по крайней мере в этом вопросе он был патриотом.

Жислен кивнула «судьям» и начала пробираться к столу у стены. Толпа расступалась перед ней в почтительном молчании.

Заняв прежнее место, Жислен скрестила руки на груди и принялась наблюдать. Виктор задумчиво пустил над столом клуб дыма и заговорил:

— Mes amis[137], в свете того, о чем только что рассказала нам Жислен Пру, мы должны принести месье Анси свои извинения… — он взглянул на отца Мари-Луиз и запнулся, — по крайней мере, по этому делу. Подозреваю, monsieur, что у нас еще будут к вам вопросы, но сейчас вы можете идти.