Тихая ночь - Чарльз Эллингворт (2012)

Адам опустился в кресло напротив. Их взгляды встретились, и они безмолвно сжали друг другу руки. Когда Мишель Анси вошел в комнату, Адам чопорно встал и поклонился. Губы хозяина дома искривились в сардонической усмешке. Немец заговорил первым:

— Monsieur, я должен извиниться перед вами и вашей дочерью. Этого больше не повторится. Мне нет оправданий.

Мари-Луиз отметила, что Адам почти справился с волнением.

— Я принимаю ваши извинения, лейтенант. Напиться еще не преступление, по крайней мере, здесь, а вот что вы говорите и делаете, когда напиваетесь, это вопрос другой. Надеюсь, вы ничем не скомпрометировали мою дочь. Вы ведь понимаете, о чем я говорю?

— Папа, об этом и речи быть не может. Лейтенант вел себя абсолютно корректно.

Мишель Анси поднял руку, приказывая дочери замолчать, но даже не оглянулся в ее сторону, продолжая пристально смотреть на немца. В этом жесте было что-то оскорбительное, и Мари-Луиз поймала себя на том, что надувает губы, с трудом удерживаясь от ответа.

— Присаживайтесь, лейтенант, будьте любезны. Мари-Луиз, попроси, пожалуйста, Бернадетт принести нам кофе — настоящего.

Едва он успел договорить, как дверь в кухню распахнулась и миниатюрная Бернадетт, которой было почти не видно за подносом, точно воробушек проскакала в комнату, поставила поднос на табурет и украдкой обвела взглядом комнату. В полной тишине она разлила кофе по чашкам и поспешно скрылась в кухне, оставив красноречивое напоминание о своем присутствии — запах нечастого контакта с мылом и водой.

Мишель Анси откинулся на спинку кресла и взглянул на немца поверх очков.

— Моя дочь говорит, что сегодняшняя новость вас расстроила. Занятно. Почему?

Адам отпил из чашки и задумчиво посмотрел на свои ботинки, прежде чем ответить.

— Это личное, monsieur. То, чем я сейчас занимаюсь, достаточно опасно. Война с Россией будет долгой и жестокой, и я полагаю, что мои шансы дожить до ее конца, мягко говоря, весьма ограничены. Боюсь, я просто жалел себя. Я не герой.

— Мужчине, который сражался на войне и исполнял свой долг, не пристало так говорить. Страх — естественное чувство, если только вы не идиот. Из того, что рассказала мне дочь, я делаю вывод, что вы немного скромничаете. Насколько я понимаю, вас огорчает, какой оборот приняла война; вам, очевидно, не по нраву нападение на красных. Вот что меня интересует. Ведь нас, французов, и вас, немцев, может объединить сознание того, что большевиков нужно уничтожать. Не так ли?

Прежде чем ответить, Адам посмотрел на свой кофе и провел пальцем по краю чашки.

— Только если мы выиграем, кем бы ни были эти «мы». А что, если проиграем?

Мишель Анси взглянул на него с удивлением, граничившим со скептицизмом.

— Если немецкая армия смогла победить нас, британцев и все остальные армии Европы за шесть недель, то на Красную Армию ваши солдаты да еще с нашей помощью потратят каких-нибудь несколько месяцев. Разве нет? Тем более что Сталин за последние годы истребил собственный офицерский корпус.

— Наполеон рассуждал похожим образом — и потерпел поражение.

— Тогда все было иначе. Солдаты повсюду ходили пешком: ни танков, ни самолетов.

— Но если мы все-таки проиграем, последствия не ограничатся подписанием цивилизованного договора и спрятаться за спиной миролюбивого маршала Петена уже не получится. Русские разрушат все, что мы знаем. Сталин и Берия будут править всей Европой. Мне кажется, что на такие ставки нельзя играть. Это больше похоже на русскую рулетку.

Мишель Анси небрежно махнул рукой.

— Через несколько недель Россия развалится, как карточный домик. Все, что держится на страхе, просто рушится, когда начинает пахнуть жареным.

— Как Германия, например?

Анси изумленно уставился на Адама.