Горький мед - Мария Лебедева (1996)

Ольга вскочила с дивана и, стараясь не смотреть на Кирилла, начала судорожно одеваться.

Кирилл, еще не совсем проснувшись, сонно смотрел на нее.

— Ты куда? Который час?

Ее молчание насторожило Кирилла, а нервные движения, которыми она натягивала на себя одежду, заставили его окончательно проснуться.

— Что случилось? — схватив ее за руку, испуганно спросил он. — Можешь ты мне, наконец, объяснить, в чем дело? Оля!

Ольга понимала, что Кирилл назвал ее Полиной во сне и сам о том не помнил, но из этого следовало, считала она, что образ жены очень прочно овладел всем его существом. Ведь несмотря на то, что он провел всю ночь с Ольгой, любил ее и, казалось, был с нею весь и телом и душой, его память, та глубинная, подсознательная память, которая не поддается контролю и работает как бы сама по себе, независимо от человека, во сне расставила все по своим местам, где Ольге, судя по всему, отводилась роль сверчка, который должен знать свой шесток. Ей вспомнились и Светкины рассуждения на эту тему. «Что у бодрствующего в подсознании, — утверждала она, — то у спящего в снах».

Ольгу трясло как в лихорадке, она твердо решила уйти молча, без всяких сцен и объяснений. Благо, ей можно теперь спокойно жить у себя дома, потому что погоня за Светкой, к счастью для всех, прекращена.

Кирилл с решительным видом встал у двери, заслонив выход спиной.

— Я никуда не отпущу тебя, — дрожащим голосом сказал он, — пока ты мне все не объяснишь. В конце концов, это же просто не по-человечески…

Переборов на миг свою обиду, Ольга подумала, что и впрямь ведет себя жестоко по отношению к Кириллу, которого еще совсем недавно считала самым близким и дорогим человеком на свете. Он ведь ни в чем, в сущности, не виноват перед ней и к тому же действительно имеет право знать причину ее поспешного бегства.

— Ты… — начала она, судорожно сглотнув. Губы не слушались, мелко дрожали, и Ольга никак не могла заставить их произнести хоть слово.

Вспоминая сейчас эту сцену у двери, она подумала, что вид у нее тогда, наверное, был самый нелепый и даже смешной. Но Кириллу было не до смеха. Схватив ее за плечи, он посмотрел ей прямо в глаза, словно там хотел увидеть разгадку этого недоразумения.

— Что — я? Что? Оля! Объясни! — в отчаянии закричал он.

Ольга, с трудом сдерживая слезы, комом стоявшие в горле, пробормотала, что он, видимо, все еще продолжает любить свою жену, потому что во сне назвал ее Полиной.

— Уф, ну и напугала же ты меня, — услышав это, улыбнулся Кирилл. — Я уж думал, действительно что-то случилось… Ну, давай раздевайся! — Он поцеловал Ольгу в щеку, по-хозяйски снял с нее плащ и повесил в прихожей на вешалку.

Ольга была потрясена той легкостью, с какой воспринял он ее слова. Он словно не хотел замечать, насколько это серьезно для нее, в каком она состоянии, и, видимо, считал все это глупой бабьей блажью и истерикой на пустом месте.

«Лучше бы я тогда сразу ушла», — не раз думала Ольга, потому что воспоминание о дальнейшем их разговоре ядовитой отравой засело в душе, вызывая мучительную боль и мучительный стыд. Ей было так стыдно за свои слова, за свои жалкие, нелепые вопросы, что хотелось потерять память и все забыть. Но она снова и снова возвращалась к этому разговору, чтобы насладиться своим унижением и тем самым поддержать в себе крепнувшее день ото дня нежелание жить.

Нет, она не помышляла о том, чтобы как-то лишить себя жизни, у нее вовсе не было стремления умереть, но и желания жить почти не осталось. Подступила мертвящая полоса полного безразличия, равнодушия ко всему, когда человек и сам не замечает, что живет уже автоматически, только по причине появления на свет, не замечает, как душа его постепенно подергивается болотной ряской, а все чувства исчезают в трясине душевной глухоты и слепоты.

Ольга не понимала, почему бы ей не жить, как не понимала и того, для чего же все-таки жить.