Собачьи дни - Мейвис Чик (2008)

И мы отправились домой. Возле Шепердс-Буш на дорогу выбежала кошка, Гордон резко вывернул руль и въехал, торжественно и ровно, прямо в фонарный столб. Было около двух часов ночи, но полиция не заставила себя ждать. Подтянутые люди в форме легкой поступью приблизились к нам и с прекрасной дикцией задали вопрос: «Простите, сэр, вы пили?» Еще бы он не пил… Не исключено, что действительно не больше трех бокалов шампанского, но стоило проверить, какого размера были бокалы. Дыхательный тест на алкоголь дал положительный результат, и Гордона забрали в участок. Я поехала домой, чтобы отпустить няньку, хромая в нашем смятом «пежо», пристыженная и очень злая. А если бы Гордон убил нас обоих?.. Каким-то образом он отболтался от происшествия, и дело не возбудили. Думаю, муж ненамного превысил разрешенную норму и к тому же устроил в участке импровизированный концерт, растрогав любителей домашнего уюта, которым ночные дежурства давно стали поперек горла. И Гордона отпустили домой.

— Никаких нотаций, — вернувшись, предупредил муж, подняв указательный палец для вящей доходчивости.

Я и не начинала.

Но я не простила Гордону ослиную глупость его поведения, и с тех пор мы ходили на Новый год пешком, например, к живущим рядом Джоанне и Саймону.

Слова Филиды звучали в ушах. Улыбаясь и перебрасываясь шутками с Эвансами, Дрейкоттами и Симпсонами, слушая одну из вечных (но очень смешных) историй Саймона о его мальчишках из шестого класса, я не переставала думать, что этот позор в виде брака не должен дольше существовать. Сильнее обычного меня страшил роковой миг, когда часы пробьют двенадцать: предстояло сделать то, что и остальным, — поцеловать супруга, сделав вид, что поздравления и добрые пожелания искренни и щедры, а не являются дутым притворством. Под бой курантов мы с мужем собрались с силами, и Гордон поцеловал меня прямо в губы (вряд ли он намеревался это сделать, наверное, просто промахнулся. Наши губы не встречались уже несколько лет, и меня шокировало, как это противно и как неприятно колется его борода. Я отпрянула, и мы, замерев, стальными глазами смотрели друг на друга, униженные бессмысленностью поцелуя. Тут кто-то чмокнул меня, кто-то — Гордона, его увлекли в безопасное место — к пианино, зазвучали аккорды аккомпанемента, и мы были избавлены от дальнейшего публичного притворства. Начался тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год.

Мы шли домой, держа руки в карманах — морозно. Я молчала, Гордон очень красиво напевал «Тихую ночь». Мы оба все понимали, хоть и не произносили вслух — слишком было страшно. Я ощущала облегчение (возможно, Гордон тоже) оттого, что нам вновь удалось пройти по тонкому льду, избежав открытой конфронтации. В душе затеплилась надежда, что так будет продолжаться до бесконечности.

Но второго января, когда после ослепительного солнечного дня и сверкающего снега на землю опустился темно-синий бархатный вечер, застав меня коленопреклоненно отмывающей духовку, наступила развязка.

Рейчел уже спала. Незаметно я увлеклась своим удручающе неблагодарным занятием. Кто-то должен это делать, иначе произойдет пожар или взрыв. В начале января я традиционно отмывала духовку. Это служило мне епитимьей, своеобразной флагелляцией, по окончании которой я чувствовала себя настолько чудесно, что наливала джина с тоником, приносила стул, усаживалась перед сиявшим чистотой духовым шкафом и любовалась, смакуя джин. Я обожала этот момент. Но когда зазвонил телефон, я не дошла еще и до середины процесса: резиновые перчатки были перепачканы жиром, окалиной и едкой моющей жидкостью.

— Возьми трубку, — крикнула я Гордону в комнату.

Телефон продолжал звонить. Я поднялась и потащилась к столику в коридоре.

Гордон в гостиной смотрел телевизор.

— Показывают «Порги и Бесс», — сообщил он, словно это избавляло его от телефонной повинности.

Я схватила трубку, вымазав ее жирной слизью и мылом.

— Да! — рявкнула я в телефон.