– По-моему, ты должна сидеть там. – Он кивает в сторону деревянного стола. – Сложив ноги по-турецки.

Забираюсь с ногами на стол. Горло у меня сжимается, на глазах – слезы.

Складываю ноги по-турецки и расправляю над ними юбку. В фильме все забывают о дне рождения Саманты из-за свадьбы ее сестры. О моей свадьбе все забыли из-за беременности Рен. Я – невидимка. Важнейшие события моей жизни никого не волнуют. И вот Шейн, как красавец Джейк Райан, устраивает для меня праздник. Для меня одной.

Он ставит передо мной торт, затем осторожно забирается с ногами на стол.

– Так… отлично. Не был уверен, что стол выдержит.

Смеюсь сквозь слезы, глядя, как он усаживается напротив меня.

– Спасибо, что заехала, – с усмешкой говорит Шейн.

– Спасибо, что… заехал за мной, – произношу я реплику из фильма. От волнения перехватывает дыхание. Улыбаюсь, не разжимая губ.

Вытираю слезы и смотрю, как Шейн зажигает свечи. Две, четыре, шесть…

– Семь? Здесь всего семь свечей.

Медово-золотые глаза поднимаются на меня. Он тихо произносит:

– Я пропустил только семь дней рождения.

Я прерывисто вздыхаю. Когда он уехал, мне было двадцать три года. Семь дней рождения. Семь лет. Немало. Но, как поется в той песне, время словно остановилось.

– С днем рождения, Кенсингтон. Загадывай желание.

Мгновенно опускаю взгляд к торту, потому что прекрасно помню следующую реплику. И сцену.

Поцелуй Саманты и Джейка.

Внутри меня разгорается свет. Маленькие нервные бабочки летят на него. Они могут подлететь слишком близко. Могут опалить крылышки.

Бросаю на него быстрый взгляд из-под ресниц и кусаю губы. Я не решаюсь произнести эту реплику, зная, что за ней следует. Зная, что я не готова. Не зная, на что он рассчитывает.

Но он не дает мне шанса.

Наклоняется и целует меня.

– Мое уже сбылось, – выдыхает Шейн на расстоянии шепота от моих губ.

Помедлив долю секунды, целует меня в щеку. Меня охватывает трепет. Чуть больше – и это было бы слишком. Чуть меньше – и сцена лишилась бы своей законченности.

Слов дальше нет.

Поверх кадра, на котором Саманта и Джейк замерли в поцелуе, бегут титры. Гипнотическая мелодия продолжается в фильме, так же как и сейчас. Зритель знает, что у Саманты все будет прекрасно. Кто-то наконец ее видит.

Шейн видит меня.

Он всегда меня видел.

– Любимый цвет? – Раньше был синий. Я хочу узнать все, хотя бы для того, чтобы отвлечься от мыслей о телефоне. Очень беспокойных мыслей.

Мы расположились в креслах-качалках на балконе главного дома. Балкон выходит на задний двор. Здесь очень тихо, лишь дует легкий ветерок. Помню, как много лет назад мы сидели здесь с его бабушкой и дедушкой и пили холодный чай.

– Хм, пожалуй, все-таки синий, – подумав, отвечает Шейн.

– Синий? Просто синий? Не небесно-синий, не цвет океана? – отталкиваюсь от пола, чтобы раскачать кресло. – Существует пятьдесят девять оттенков синего цвета, и это не считая выдуманных, типа «цвет унитазной смывки».

– Цвет унитазной смывки? Отличное название для краски. – Он улыбается. – Нет, просто синий.

– Ладно, синий. Поехали дальше. Любимое число?

– М-м, я бы сказал – два. И пять. Да, всегда любил номер пять.

Сдвигаю брови, пытаясь понять, на что он намекает.

– Под номером пять идут «Грязные танцы», а два – «Красотка». Понравилось ходить по магазинам?

– Понравилось смотреть на тебя.

– А по-моему, тебе понравилось, как перед тобой прыгали обе Мэри, – смеюсь я.

Он пожимает плечами.

– Мне понравилось видеть тебя счастливой, Кенсингтон.

Щеки у меня вспыхивают. Оборачиваюсь и мгновение молча смотрю на него. В его глазах понимание. И может быть, крошечный отблеск счастья.

– Мне это было нужно, – признаюсь я шепотом. – Спасибо, Шейн.

– Всегда пожалуйста!