Лабиринты судьбы - Марина Преображенская (1996)

— Да-да. Огромную корзину, сам этот сорт вывел, на ВДНХ выставлял и ездил в командировки. У меня сын родился, потом дочь. А я все его любила, все о нем вздыхала.

— И он к вам заходил, когда в Москве бывал? — скорее утвердительно, чем вопросительно, посмотрела я в ее блекло-голубые, цвета осеннего неба глаза.

— Нет. Даже не звонил. Отец с ним поддерживал отношения и рассказывал мне о нем. Я смотрела на этот проклятый черный телефон и ждала от него хоть коротенькой весточки.

— А он женился? — поинтересовалась я.

— Если бы… Он умер. Я… — Баба Зина всхлипнула. — Я не выдержала ожидания, с мужем развелась и написала ему письмо. Прощения просила, к себе звала, о любви своей рассказала. — Она промокнула припудренные щечки салфеткой. — Все ждала его, ждала… Думала, прилетит, примчится, розами завалит. А получила письмо от его матери. Умер, мол, похоронили, и фотография его в конверте, еще студенческих лет.

Я к его матери ездила. Все ей про себя рассказала, про то, как дурой была, что подумала про эту идиотскую прописку… Мы с ней плакали на могилке… Она мне этих слоников и подарила. На память, значит.

Я подошла поближе к полочке и взяла самого маленького из них.

— Этих? — спросила я, понизив голос, словно боясь неосторожной интонацией поранить душу бабы Зины.

— Нет, не этих. — Она еще раз промокнула салфеткой слезящиеся глаза. — Те разбились при переезде. Один остался, так и его внучка куда-то затеряла.

Мне хотелось отдать ей всех семерых, но я понимала, что таких, как у меня, может быть несметное множество, а такие, как у нее, были в единственном экземпляре.

Глаза бабы Зины вспыхнули, она лихо нажала на кнопочку дистанционки, включая музыкальный центр, из глубины которого тут же полилась музыка недавно появившейся в эфире и тут же ставшей популярной волны «Европа плюс».

Да и не была она бабой. Это Андроник так ее называл.

— Это тебе, баб Зин, за работу, а это — внученьке на орехи, — говорил он, выдавая деньги за неделю вперед.

— А почему на орехи? — спрашивала я.

— А если на чай, штанишки промочит, — смеялся Андроник-Ник, сверкая едва заметной золотой коронкой в глубине рта.

А так баба Зина была моложавой, худощавой и крепкой, с озорным блеском в обесцвеченных временем и слезами глазах. Ее визитной карточкой была хорошенькая кокетливая шляпка с дымчатой вуалью, по которой мушками разбегались бархатные вкрапления. Она старательно подводила губки и румянила уже изрядно подувядшую шероховатость щек. Носила туфли на высоком каблуке так грациозно, как не всякая молодая смогла бы это сделать.

— Но ведь это тяжело, — удивлялась я. — Мне кажется, что в вашем возрасте я не вылазила бы из домашних тапочек.

Она задорно подмигивала мне, забыв о своих возрастных проблемах, и весело отвечала:

— Сразу после уборки я отправляюсь в театр. Так вот, заметь, у тебя ножки от шеи начинаются и, наверное, даже в домашних тапочках ты будешь очаровательна. А у меня? Даже сказать стыдно! А так, глядишь, какой отставной сослепу и клюнет.

Иногда, закончив уборку, она подходила к моему бару и заглядывала внутрь, рассматривая разномастные этикетки с названиями напитков.

— Баб Зин, выбирайте любой, угощаю, — делала я барский жест.

— Спасибо, я ведь не пью. А посмотреть приятно.

Так вот… О чем это я? Ах, да! Отмстив про себя второй час ночи, я крадучись подошла к глазку.

Мало ли? Времена на дворе неспокойные. Едва дыша, я заглянула в оптический кругляш и обомлела.

Улыбающийся Леша держал чуть ли не у самого моего носа огромный торт, а на заднем плане, скорчив забавную рожицу и выставив над головой Леши два пальца, как бы изображая рожки, маячил Ник. Мне стало весело.

С тех пор как я поселилась в этой квартире, Леша и Ник стали моими регулярными гостями. Они патронировали мою «резиденцию», пополняя полки холодильника и нишу бара. Но так поздно они еще ни разу не приходили.