Желтый бриллиант - Тамара Перова (2017)

Зазвонил телефон. «Это — кто-то неизвестный», — подумала она. Из трубки звучал неизвестный голос с приятным, скорее всего, французским акцентом. Из Посольства Франции необходимо доставить письмо из Мэрии Парижа, лично госпоже Видовой. Если возможно, секретарь посольства доставит конверт сегодня, в 17 часов. В присутствии главного врача кардиологического отделения ЦБК, невзрачный неряшливый француз вручил Татьяне Петровне большой конверт с множеством печатей. Она расписалась в ведомости, секретарь ушел.

— Что бы это значило? Причем тут Париж?

Она забеспокоилась. В голову полезли самые нелепые мысли. В письме сообщалось, что особняк Ивана Головнина, завещанный госпоже Видовой, ее мужем Олегом Сикорским, должен принадлежать городу Парижу, так как не имеется достаточных доказательств на право собственности указанной недвижимости госпожой Видовой. Указанный объект является национальным достоянием Республики Франция. Данный пункт завещания будет опротестован в соответствии с международным правом. Госпожа Видова может в течение 90 дней опротестовать данное заявление.

Татьяна Петровна сначала вообще ничего не поняла. Какой еще особняк? В завещании речь шла о доме в Барвихине, она сосредоточилась только на этом пункте, возможно, про Париж она от волнения просто прослушала. Она вспомнила! Сикорский, когда передавал ей архивы «Голдин леди», рассказал веселую историю, как он добывал в Париже дневник графини Дарьи. Оказывается, особняк Ивана Головнина тоже принадлежал ему! Почему французы не признали ее права на наследство? Жалко стало? Надо звонить Загоскину, пусть разбирается.

Татьяна Петровна положила голову на подушку и прикрыла глаза. Нет, она не спала, она даже не задремала. Просто лежала с закрытыми глазами и ни о чем не думала. За окном завывала, свистела, бушевала метель. По телевизору показали репортаж из аэропортов Москвы, все взлеты и посадки временно прекращены. Лютый февраль сулил одни неприятности и проблемы.

В больничной палате раздался странный звук, то ли скрип, то ли скрежет металла. Окно плотно закрыто. В больнице время послеобеденного отдыха. Татьяна Петровна услышала голос. Старушечий, прокуренный голос звучал «ниоткуда», из воздуха.

— Таня, ты теперь — всему хозяйка. Настал твой черед управлять приисками. Ты справишься. Я отсюда вижу. Бог тебе поможет! Только никого не бойся. Дом Ивана, в Париже — сохрани! Это — русский дом, русский… русский…

В палате наступила тишина. Только снежные хлопья ударялись о теплые стекла окна и слезами стекали вниз, налипая толстой наледью на пластиковых рамах. Татьяна Петровна не могла пошевелиться. Хриплый голос графини Дарьи все еще звучал в ушах. Татьяна Петровна теперь знала, как ей существовать дальше, что делать. Она увидела цель и смысл своей, теперь совсем уже другой жизни.

Зашла нянечка.

— Татьяна Петровна, будете пить свежий сок? Морковка, апельсин или яблочко — чего налить?

— Давайте, пожалуйста, морковку! А скажите, сейчас в отделении ничего не ремонтировали или перетаскивали?

— Ни, Боже мой! Ведь тихий час. Запрещено. Вы же знаете, как у нас с этим строго! Пейте, на здоровье, а то опять побледнели!

Зазвонил телефон. Это опять сын. Он хотел уточнить подробности переезда и обязанности нового управляющего.

Татьяна Петровна не успела взять трубку, как к ней пожаловал новый гость. В палату вошел Геннадий Степанович Бережнов.

— Как Вы себя чувствуете?

— Спасибо. Скоро на выписку. И хочу, и боюсь!

— Теперь Вам нечего бояться!

— Если бы так! Геннадий Степанович, все только начинается! Что Вас привело ко мне?

— По поручению руководства я должен выяснить содержание послания, которое Вы получили из Парижа дипломатической почтой. Такой порядок.

— Очень хорошо, что Вы пришли, а то я сама бы к вам явилась. Она протянула Бережнову текст заявления. Он соответственно тоже ничего не понял.