Год длиною в жизнь - Стивен Манчестер (2016)

Я всегда любил грозу, когда разбушевавшаяся стихия напоминает нам о месте, которое мы занимаем во вселенной. Полагаю, меня привлекало буйство природы, прекрасной и неукротимой в своем первозданном гневе. И перед тем как покинуть этот мир, мне хотелось еще разок полюбоваться грозой.

На следующий день, когда на землю уже опустились сумерки, воздух вдруг застыл и наступила тишина, какая бывает только перед бурей. Словно испугавшись, солнце исчезло, скрылось за стеной черных туч, огромных и бескрайних, как табун разъяренных буйволов. Стремительно похолодало, и первые капли дождя звонко ударили по подоконнику. Медленно и осторожно черные тучи подползли со всех четырех сторон и надвинулись, создавая идеальные условия для великолепного в своей красочной зрелищности представления.

Улыбнувшись, я попросил Беллу:

— Ты не могла бы раздвинуть занавески и открыть окно?

Она выполнила мою просьбу.

Ветвистая молния — средоточие чистой энергии, соединяющей землю с небесами, — зигзагом ударила из скопища теней над головой. На краткий миг она залила ослепительным светом все небо и высветила страх в печальных глазах моей жены. Еще через один удар сердца устои мироздания потряс раскат грома.

С ревом танковой армады, катящейся по бескрайней пустыне, мать-природа перешла в наступление, сотрясая землю своей яростью. С шипением и треском зазмеились еще молнии. А я ждал очередного оглушительного раската. И он пришел. А за ним накатился еще один, эхом вторя первому, и порыв сырого ветра принес с собой облегчение. Шипение, треск, раскат… Шипение, треск, раскат… Глаза мои наполнились слезами. «Мне будет не хватать этого», — подумал я.

На мгновение мир застыл, а потом на подоконник водопадом обрушился ливень, промочив его до нитки.

Белла с любопытством смотрела на меня.

— Теперь можно закрыть окно, — сказал я. — Спасибо тебе.

Она села на кровать и взяла меня за руку.

— Давай не терять друг друга из виду, хорошо? — прошептала она. Это были ее последние слова в тот дождливый день, когда мы встретились впервые.

— Хорошо, — попытался ответить я, проваливаясь в бездну беспамятства, где меня поджидал вечный покой.

Вдруг показалось, что мне снова шесть лет и я лежу на мягких фланелевых простынях, а мать заботливо укрывает меня одеялом. Дрожь пробежала по моему телу, но не от холода, а от радости, и на меня внезапно снизошло умиротворение.

Мне больше нечего было желать. Я сказал все, что хотел. С моей семьей все было в порядке. И с остальным миром тоже.

На меня навалилась усталость: я устал странствовать, устал бороться… Настало время отдохнуть, и я решил не противиться. За окном сверкнула молния, прогремел гром… Я улыбнулся. Сон властно манил меня. Кажется, я сделал глубокий вдох, может быть, даже два, а потом выдохнул в последний раз…

* * *

Тех, кто переступал порог похоронного бюро, приветствовал коллаж из улыбающихся фотографий. Многие из них были сделаны во время последних тринадцати с половиной месяцев жизни Дона ДиМарко. Глаза его светились жизнью, а улыбка никогда прежде не выглядела ярче.

Людей собралось неожиданно много, были здесь и те, кто пришел из уважения к Райли и Майклу. В первом ряду сидела Беатриса Горан, сплетница-соседка.

Сверкающую лысину отца Эдуардо Принсипато окружал венчик седых волос, а на губах играла неизменная улыбка. Его голубые глаза с восторгом смотрели на мир, а акцент безошибочно выдавал в нем уроженца «Библейского пояса». Он прочел несколько заупокойных молитв о бессмертной душе Дона ДиМарко и был предельно искренен.

Поминальные речи некоторых гостей, близко знавших покойного, заставили женщин в задних рядах сначала утереть слезы, а потом и расплакаться. Джимми Смитон сказал: