Песок под ногами - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

— «Я обманула вас. Не в деревню сбежала, в горы. Вы знаете, я всю жизнь рвалась сюда. Не беспокойтесь, я не пропаду. Вот видите, объявилась же, хочу замолить грехи. Убежала от Глеба. С детства для меня только он. А потом Шурка. Я теперь только поняла: Шурка и не могла никого полюбить, кроме Глеба, а я влезла. Шурка из-за меня измучилась. Я решила освободить их хотя бы на лето. Должны же они разобраться друг с другом! А это возможно, когда я не маячу у них перед глазами. Думала, творчество. «Блаженный» наврал: без людей творчества нет. И как вы отвечаете все эти годы за меня, так я теперь отвечаю за вас. Уж этому вы хорошо научили: отвечай за тех, кого любишь, кого «приручил». И за Шурку отвечаю я, а она ревёт. Кто ж знал, что так получится? Все годы я занимала вас собой. А сейчас я без подпорки, у меня из-под ног сыплются камни, и мне не очень приятно глядеть вниз. Пишу то, что есть, потому что знаю: этих писем вы не прочтёте, не настолько уж я сволочь, чтобы вас мучить ерундой. Вернусь и расскажу вам, что надумала. В архитектурный не пойду. Пойду работать со шпаной. Днём и ночью об этом думаю. Смогу или нет? Перечитала Макаренко. А сейчас мне надо проверить себя: взлезу на гору или нет? Взлезу — справлюсь с ними…»

Письмо оборвалось. Я не глядела на Глеба. Теперь никакими словами не смогу убедить себя, что это простое сочинение. Снова девочка жива, снова здесь, рядом с нами.

— «Боюсь ставить ногу на камень. В Торопе я презирала Костю; читая о пытках, была уверена, что выдержу их; с детства верила, что сильная. Какой ценой нам даётся понимание самих себя! Здесь, куда меня занёс чёрт, я узнала, что трусость во мне — основная черта. Когда темнеет, дрожу. Прижмусь к каменной плите, ведь знаю — со спины никто не может напасть, и всё равно… Но это ерунда, как говорится: ля-ля! Передо мной быстро чернеющие цветы; странные, угловатые, скошенные полянки. Вверху — крупные звёзды, внизу — чёрные жилища, я не так далеко от людей. В дикие горы не пошла бы. Почему же всё равно трясусь? А вот в Торопе ночью не боялась. Я здесь глухая и немая. Почему вы не научили нас преодолевать страх? Я не хочу дрожать, как заяц».

— Зачем она продолжала идти? — Глеб встал и стоял надо мной. — Ну, побыла ночь, две одна, и хватит. Зачем, объясните?

Разве Глеб ещё не понял, что она любит его? Почему он так спокоен?

Нет, у него пересохли губы.

Правильно, что мы вместе читаем её письма. Когда на твоих глазах медленно, в муках, умирает человек, ты принимаешь его смерть как неизбежность.

Сама Даша знала, почему продолжала идти? Если хотела проверить, трус ли она, она проверила это в первые же дни. Если хотела понять, можно одной или нет, тоже поняла это сразу. При чём тут шпана? Что могут подсказать ей горы?

— Не знаю, Глеб, ты сядь пока.

Глеб послушно сел, опять упёрся руками в колени — опять послушно поднялись верёвки жил.

— «Мне больше не снятся цветные сны. Я боюсь спать. Ночами пою песни, читаю стихи. Не к месту вспоминается Евтушенко:

Она из Амдермы кричала,

Сквозь мачты, льды и лай собак,

И, словно шторм, вокруг крепчало:

Зачем ты так?

Зачем ты так…

Глеб читал их на вечере. А он ничего себе читает.

Пока шёл кустарник, мне было скучно — кустарник жилистый, мне он не нравится. Не такой уж восторг эти горы. Дыхание рвётся, голова кружится, пот заливает, как дождь, а до вершины, до неба всё ещё далеко.

Между прочим, высокие дома не выход. Чем выше, тем неуютнее. Холодно и пусто и все остальные удовольствия. Не знаю, может, по-другому казалось бы, если бы кто-нибудь болтался рядом, а в общем, это всё ля-ля! Сюда приволоку шпану, вот где будем проходить «университеты»!