Песок под ногами - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

Он всё стоял около телефона, боясь остаться с самим собой наедине, пока дверь не зазвонила. Не торопясь открыл. Он всё ещё не снял пальто и, когда Шура вошла — в своей белой пушистой шапочке, с косами, перекинутыми на грудь, жалко смотрящая на него любящими глазами, — шагнул к ней и всю её спрятал в своё распахнутое пальто. Он тёрся щекой о её пушистую косу, губами искал её губы. Её губы жгли его, но странно: лицу было горячо, а весь он всё равно оставался холодным и отторженным от Шуры. Испугавшись этого, не оторвался от Шуры, не сбежал от неё, ещё исступлённее стал целовать её в глаза, в глубокие ямки в углах губ, благодарный ей, виноватый перед ней. А кольцо не разрывалось. Тогда он отшатнулся от Щуры, с тоской оглядел крохотную переднюю, тёмный тыл комнат, тёмную дыру кухни, преодолевая себя, заговорил:

— Я не знаю, что со мной, Шура. Я подлец. Ты не верь мне сегодня, мне просто не по себе, и я спасаюсь тобой. Это ничего не значит. Ничего. — Сказав это, он решился взглянуть на неё. Она смотрела на него так светло, так любяще, запрещая продолжать, что он замолчал. — Раздевайся, — сказал он облегчённо, — я тебя чаем с пирогом напою, ещё мама пекла.

Они пили чай, варили борщ, потом тушили мясо, потом учили уроки, и всё время Глеб не мог избавиться от чувства глубокой вины перед Шурой, которая ни в чём не виновата, которая взяла и полюбила его, не мог себе простить вспышки с поцелуями. Но и это ощущение собственной вины было внешнее, а в ушах всё звучал его собственный голос, скрипучий и противный, голос из восьмого класса, вещающий о необходимости изолироваться от мира и от людей. Голос оглушал Глеба, мучил болью уши.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

Экзамены пролетали стремительно. Это вообще было очень странное лето — жаркое и тревожное. Ребята поступали в вузы. Почему-то мне было всё равно, поступят они или нет. Я даже хочу, чтобы им было трудно, слишком уж изнежились они за последние годы. Только Даша пусть поступит.

Пугало меня то, что они уходили от меня и друг от друга. Класс распадался по тридцати радиусам, и стрелки разных путей уводили каждого из тридцати далеко от меня. Наверное, я их придумала, наверное, я непроходимая эгоистка, но представить свою жизнь без них я не могла, хотя и прожить ещё один общий школьный день тоже не могла бы. Перенасыщение и невозможность существовать без них.

Даша исчезла. Я позвонила ей домой. От матери узнала, что в свой архитектурный она не попала. Я не стала пока искать Дашу и отправилась в институт. Встретили меня античные лица, такие же висели у Даши в комнате, странные объявления, скульптуры. В приёмной комиссии хихикали мальчишки-аспиранты. Они долго рылись в толстых тетрадках, в пухлых папках ведомостей. Наконец один — рыжий и плешивый — изрёк: не пропустила медкомиссия.

Вокруг бегают, плачут, кричат, целуются. Стою посреди бедлама и не знаю, что делать. Иду в ректорат. Отдала или не отдала Даша свой проект ректору? Коричневая дверь, ведущая к ректору, плотно прикрыта, постукивает на машинке секретарша, у неё на столе много папок, не очень аккуратно сложенных. Лихорадочно перебираю знакомых глазников. У кого выпросить справку? Но наверняка Даша предъявила справку, раз её допустили к экзаменам. Конечно, липовую. Теперь же в деле лежит настоящая. Ну, допустим, всё устроится и Дашу примут. Постоянно надо чертить, всю жизнь, а «минус восемь» — не шутка. Впервые подумала об этом. «По всем законам медицины…»

Я рванула на себя тяжёлую дверь. В спину ударил возмущённый крик секретарши, не ожидавшей от меня такого. Но секретарша уже позади.

— У меня нет никаких высоких заступников, — сердито говорю ректору.

Почему сержусь? В чём виноват тихий, с усталыми набрякшими веками человек за огромным столом? В том, что не знает, какая Даша?

— Я просто педагог. Четыре года вела свой последний класс.