Мой единственный - Джил МакНейл (2006)

Мак отказывается от палочек в пользу вилки; по его мнению, палочки — это хитрая уловка, используемая с двойной целью: подавать еду меньшими порциями и одновременно унизить клиента. Похоже, я смогу глубоко полюбить этого человека. Мы разговариваем о музыке и обнаруживаем обоюдную любовь к Мотауну, Малеру, Синатре, Элвису Кастелло и итальянской опере, но только если сопрано не слишком громкое. Заканчиваем ужин, танцуя под Фрэнка Синатру, что, однако, превращается в страстное объятие на диване, когда мы убеждаемся, что оба не можем танцевать под «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Через несколько часов мы падаем в постель, я сплю некоторое время, а потом лежу и смотрю, как спит Мак. Я могу сильно привязаться к нему, и молю Бога, чтобы все это не кончилось слезами и тоской.

Мне так нравится смотреть на линию его плеча, но он вдруг открывает глаза и говорит:

— Ради бога, перестань так на меня смотреть и сделай что-нибудь полезное. Если ты сваришь мне кофе, я твой навеки.

— Встряхивать, но не мешать, так?

Мак смеется, и я иду вниз варить кофе, надев его халат, который гораздо лучше моего. Интересно, смогу я умыкнуть его с собой, когда буду уезжать? Звоню Лизи: кажется, она уже вымоталась. Скорее всего, Чарли все-таки уговорил ее взять напрокат «Челюсти», а потом не мог успокоиться, и ей пришлось полночи уговаривать его, убеждая, что большие белые акулы не смогут заплыть на второй этаж. Мы завтракаем в постели и встаем к обеду. Я собираюсь быстро принять душ и с трудом уговариваю Мака идти варить кофе, а не со мной в душ, иначе быстро не получится. Когда я ухожу, он говорит мне:

— Я позвоню тебе сегодня вечером, ладно? И ты расскажешь мне, как тебе нравится ходить в моем халате.

— Черт. Я думала, ты не заметишь.

Мы так долго целуемся на прощание, что на тротуаре собирается народ.

Я приезжаю домой часам к пяти, и мы с Лизи обмениваемся новостями на кухне.

— Похоже, он замечательный.

— Да.

— Ты счастлива?

— Думаю, да. То есть, конечно, да. Только все это как-то ошеломляет. И я совершенно вымоталась.

— Да, но это по-хорошему вымоталась, не так, как после бесконечной глажки, например.

— Конечно, Лизи, гораздо лучше.

Чарли очень рад видеть меня. Они с Лизи все утро пекли торт, и он съел почти всю помадку. Мы пьем чай, Лизи уезжает, и я иду купать Чарли. После продолжительного выскабливания мне удается очистить его от остатков сахарной помадки. Мы ужинаем за телевизором, и я соглашаюсь, что он ляжет в мою постель. Он наконец засыпает в половине десятого, после многочисленных попыток поговорить обо всем. Звоню Маку, и он говорит мне, что он еще раз послушал «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и придумал, как под нее танцевать, так что мы сможем даже поучаствовать в танцевальном соревновании.

Я разговариваю с Лейлой и Кейт, они обе считают, что Мак замечательный. Я не знаю, действительно ли я готова к тому, что может за этим последовать, поэтому решаю попробовать просто не думать об этом, пусть все идет своим чередом. В результате я только об этом и думаю, мне даже становится плохо. Нам скоро ехать в Испанию на каникулы. В ближайшие выходные Мак работает, а в следующие берет к себе детей. Он предлагает приехать с Чарли к ним, но я думаю, что еще слишком рано вовлекать в это детей; кроме того, до отъезда нужно сделать миллион разных вещей, поэтому мы договариваемся встретиться, когда я вернусь из Испании. Я ловлю себя на мысли, что вообще не хочу никуда ехать, но я точно знаю: всегда очень плохо менять свои планы только из-за того, что на горизонте появился мужчина, каким бы сильным ни было искушение. Да и мама просто убила бы меня.

— По крайней мере, к этому времени у меня будут загорелые ноги.

— По мне, пусть бы у тебя были белые ноги, но ты бы не уезжала. Кстати, куда вы едете?

— В Ланзарот. И давай обойдемся без снобистских шуточек. Я не переживу еще одни каникулы под дождем.

— Да уж. Мой халат тоже поедет?