Мой единственный - Джил МакНейл (2006)

— А, она была с Лорой, которая наглоталась воды и кашляла, а папа Джека Найта пошел с нашей группой плавать, и мы с Джеймсом стали плавать сами, и все было замечательно, а потом этот мужчина опустил в воду шест. Папа Джека сказал: «Слава богу!», достал нас и велел идти на мелкое место. Джеймс сказал, что он идиот, но он сказал это тихо, и я не думаю, что тот услышал.

— Ну, со стороны Джеймса это было грубо. Папа Джека все делал правильно, ведь он беспокоился о вашей безопасности.

— Гм-м-м.

— Он все делал правильно.

О боже! Я только что вспомнила, что на следующей неделе должна ехать с ними в бассейн. Результат тактической ошибки на школьной площадке: я стояла слишком близко к миссис Хэррисон-Блэк и была без прикрытия, потому что Кейт опаздывала — видимо, пополняла запас сосисок.

— В следующий раз я еду с вами, так что присмотрю за тобой.

Я слышу бурчание вперемежку с ругательствами, но решаю промолчать, потому что мы почти приехали. Если начать ссору сейчас, можно снова попасть в ловушку, как на прошлой неделе, когда Чарли отказался выходить из машины и потребовал, чтобы его отвезли в местное отделение NSPCC[4], потому что «нужно положить конец жестокому обращению с детьми, понимаешь, мама?». И все из-за того, что я предложила сделать уроки до телевизора. Все, что мне оставалось, — это крикнуть через стекло: «А как насчет жестокого обращения с родителями?» Как раз в это время подошла женщина, собирающая взносы в Красный Крест; она очень странно посмотрела на меня.

— Я умираю от голода. Что будем есть?

— Выбирай: тунец или пасту.

— Сосиски.

Замечательно. Смешиваю тунец с картофельным пюре и делаю из этой массы сосиски. Обсыпанные тертым сыром и подрумяненные в гриле пару минут, они выглядят прекрасно. На вкус они оказываются ужасными, но Чарли не жалуется. После этого мы приступаем к домашнему заданию на дроби. Ничего не получается, пока мне не приходит в голову блестящая идея нарисовать пирог и разделить его на части. Это помогает, пока мы доходим до шестнадцатых, потом все опять запутывается, и я ломаю карандаш пополам. Мне с трудом удается сдержать раздражение, но тут Чарли решает сам взяться за дело, потому что, «честно сказать, мама, мне кажется, ты сама не понимаешь, что делаешь». Так оно и было, с первой минуты его рождения. Я в ужасном настроении ложусь на диван, а он быстро доделывает задание без моей «помощи».

Мы усаживаемся за обязательное двадцатиминутное чтение по школьной программе. Что может быть лучше, чем слушать, как твой ребенок читает тебе, даже если это отрывок из самой скучной книги в мире.

Вечернее купание проходит хорошо, без обычного наводнения. Теперь-то, задним числом, я понимаю, что покупка субмарины и боевого корабля была не самой лучшей идеей: сражения всегда поднимают огромные волны, грозящие смыть коврик из ванной комнаты в коридор. Пока мы надеваем пижаму, чистим зубы и просто тянем время перед тем, как лечь наконец-то спать, Чарли начинает свою привычную спонтанную речь, обычно растягивающуюся как минимум на полчаса.

— Все-таки очень хорошо, что бурки теперь будут получать пенсию, правда, мама? Передавали в новостях. Здорово, правда?

— Бурки? Кто же это, милый?

Я усиленно пытаюсь понять, почему кто-то теперь будет получать пенсию, в то время как я, если верить нашему бухгалтеру, не буду получать вообще ничего и буду вынуждена питаться «Вискасом», если уже со вчерашнего дня не начну перечислять сто пятьдесят процентов своего дохода в пенсионный фонд.

— Ну знаешь, эти солдаты.

— Может быть, ты имеешь в виду гурок[5]?

— Да, именно. Хорошо, правда?

— Ну конечно, дорогой, просто замечательно. Не нужно выдавливать так много зубной пасты. Она упадет. Смотри, вот так. Вот видишь, упала и пропала.