Мое сокровище - Тереза Ромейн (2017)

Ее голос был тихим и печальным – как падение сухой листвы, и голос этот словно оцарапал его душу. Досада исчезла, и сейчас ему хотелось лишь одного – чтобы Одрина вообще не произносила этих слов и не испытывала тех чувств, которые за ними стояли. Однако обратного хода не было – слова были произнесены, и боль, в них прозвучавшая, казалось, не уйдет никогда.

– Для меня разница есть. – Джилс тяжело вздохнул и снова улегся на шаль, стараясь не слишком напрягать запястья. – Если мы предпочли остановиться, то это чего-то да стоит. Это означает, что мы проявили сознательность и не стали… использовать друг друга. Потому что мы оба заслуживаем большего. Заслуживаем чего-то более значительного…

Джилс снова вздохнул. Все эти его рассуждения звучали не слишком убедительно даже для него самого. Потому что еще никогда самые обычные, казалось бы, поцелуи не давали ему ощущения такой значимости. И тем не менее Джилс не мог отказаться от своих доводов – ведь в его распоряжении оставалось не так уж много времени…

– Ты действительно так думаешь? – тихо спросила Одрина.

– Да. Но дело даже не в этом. Видишь ли, ты живешь среди людей, для которых самое главное – их положение в обществе и репутация. Поэтому тебе необходимо подчиняться правилам, бытующим в вашей среде. – Джилс криво усмехнулся. – Тебе, Одрина, нужно чуть ли не наизусть знать всю Книгу Пэров. Потому что ты – дочь графа. Каждый из нас живет в своем мире, понимаешь? Мы с тобой совершенно разные.

Казалось, что именно ночная тишина, царившая в комнате, подтолкнула их обоих к откровенности. Привычные правила были забыты, а привычные барьеры стали невидимыми. За исключением тех, что существовали внутри них самих.

Тут Джилс заметил, как Одрина, отложив его сюртук, протянула руку – видимо, взяла бумагу и карандаш, потому что через несколько секунд послышался скрип грифеля.

– Значит, для тебя честь является тем, что должно выдержать испытание на прочность? – внезапно спросила она.

– Едва ли… Я никогда намеренно не подвергал себя подобным испытаниям. Да и были ли у меня такие возможности? И потом, принцесса, ведь именно ты затронула тему чести. Так что полагаю, честь все же кое-что значит для тебя.

Скрип грифеля прекратился.

– Я даже не знаю, что она для меня значит, – пробормотала девушка.

– Возможно. Однако ты должна знать, какое поведение приемлемо, а какое – нет.

– Да, я знаю это. Скажи, а для американцев репутация имеет значение?

– Конечно, имеет. Мы ведь не язычники. – Джилс старался как можно тщательнее подбирать слова. – Однако добрая репутация женщины проистекает не от того, что она не остается с мужчиной наедине. Это может свидетельствовать лишь о том, что она одинока и свободна, но ничего не говорит о ее личности.

– И что же требуется, чтобы у вас там сложилось хорошее мнение о том или ином человеке?

– Ну, у меня это происходит как-то само по себе… А если точнее… Знаете, мне импонирует внутренняя сила, то есть сила духа. Да, я восхищаюсь храбростью.

– Ясно… – Грифель снова заскрипел по бумаге. – Но ведь все восхищаются храбростью, не так ли?

– Ты уверена? Думаешь, такой субъект, как Дэвид Ллуэлин, на это способен?

– Ха!.. Вряд ли… Он умолял меня о «сокровенном даре», а когда сорвал цветок, стал меня презирать. – Одрина помолчала. – Интересно, как он там сейчас уживается с моим отцом? Полагаю, обсуждение моих недостатков может занять у них полпути до Лондона.

– В таком случае им придется без конца повторяться.

– Льстец!

– Навыков к лести я в себе, к сожалению, не развил. А если и сказал что-то лестное после того, как сюда вошел… Знаешь, я этого не припоминаю. Скорее всего, я не произнес ни одного лестного слова с момента прибытия в Англию.

На луну медленно наползало облако. Поглядев на нее, Джилс снова приподнялся. Одрина же сложила свой листок, затем протянула молодому американцу его сюртук.