Мое сокровище - Тереза Ромейн (2017)

Лорд Дадли промолчал, – возможно, не услышал вопроса. Его плечи были опущены, а спина, казалось, согнулась еще больше. Одрина никогда не наблюдала подобной степени одиночества, тем более – в оживленной компании. Жизнь виконта клонилась к закату, а его жена все больше теряла связь с реальностью. К тому же из-за стаи преданных собак их страдающей аллергией невестке приходилось значительную часть времени проводить в уединении.

Одрине вдруг ужасно захотелось сказать: «Я остаюсь с вами». Но она прекрасно понимала, что это было бы не лучшее решение. И поэтому сделала то, что в данный момент было в ее возможностях.

– Леди Дадли, пожалуйста, позвольте мне распорядиться насчет чая, – попросила она. – И если вы не против, то я была бы рада разлить его.

Когда внесли поднос с сервизом, Одрина расставила чашки в соответствии с предпочтениями каждого. Это был привычный ритуал с минимумом движений, привносивший покой и умиротворение еще до первого глотка свежезаваренного напитка.

Одну из чашек она протянула Ричарду Резерфорду. Тот в задумчивости смотрел на огонь, пылавший в камине, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы выйти из оцепенения.

– Благодарю, миледи, – сказал он. Его улыбка была такой же теплой, как и только что налитый для него чай. Старший Резерфорд обладал более любезными манерами, чем его сын, который с минуту созерцал поднос, после чего заявил, что предпочел бы выпить кофе. И тот факт, что Джилс при этом подмигнул, мало что менял.

В одной из редко посещаемых комнат нашлась старая гитара, и мисс Корнинг принялась ее настраивать, подтягивая ослабевшие струны.

Одрина не могла не признать, что эта дама выглядела куда изысканнее, чем она, поскольку, помимо немногочисленных собственных вещей, ей приходилось носить лишь то, что выделила для нее служанка леди Ирвинг, видимо, считавшая, что такие одеяния вполне подходят взбалмошной девице, пытавшейся сбежать в Шотландию. Так что ее нынешний гардероб включал пару чрезмерно тонких муслиновых платьев, пару простых хлопковых и несколько бархатных, дававших столь необходимое здесь тепло. А мисс Корнинг в данный момент была в блестящем платье коричневато-красной расцветки с золотистым корсажем, отороченным белоснежным горностаем. Кроме того, ее шею и уши украшали жемчуга. И вообще, эта женщина, настраивавшая сейчас гитару, смотрелась бы вполне гармонично на любом лондонском балу.

– Ну вот… Думаю, что теперь мы можем все вместе спеть. – Миллисент провела большим пальцем по струнам. – С чего начнем? С «Ковентрийского хорала» или с «Первого Науэлла»? Или, может, «Споем же мы заздравную…», пока все разогреты горячим чаем?

Леди Ирвинг с невинным видом повернулась к старшему Резерфорду.

– Ричард, а эти песни известны в ваших языческих окраинах?

– За языческие окраины мира ручаться не могу, – ответил тот, – но у нас в Филадельфии их знают, наверное, все.

И они, как умели, запели старые рождественские песни. Лорд Дадли пел своим скрипучим голосом, леди Ирвинг просто проговаривала слова, оба Резерфорда обладали довольно приятными баритонами, а сама Одрина – вполне сносным альтом. Но по-настоящему хорошие голоса имели лишь мисс Корнинг и Софи; у первой было контральто, у второй – сопрано, и именно они вносили гармонию в их хор.

Создавалось ощущение теплой семейной атмосферы – такого Одрина прежде никогда не испытывала. В родительском доме никогда не вибрировали струны из скрученных овечьих кишок, никогда не звучало доброе песенное пожелание: «Пусть радость и любовь придут к тебе».

В самом деле, желал ли ей кто-нибудь всего этого раньше? А сама она кому-нибудь желала?

Одрина взглянула на Джилса, чьи волосы блестели в свете свечей, и сердце девушки гулко забилось.

Когда же затих последний аккорд, леди Дадли широко распахнула глаза и пробормотала: