Мгновения жизни - Марика Коббольд (2007)

— Не обращай внимания, дорогая. — Голос миссис Шилд звучал непривычно тихо и мягко. — В самом деле, все это не стоит выеденного яйца. Людям свойственно высказывать самые невероятные вещи, которых они на самом деле не имеют в виду, если видят, что их слушают. Я всегда считала, что журналисты обладают неким высшим даром — умением слушать с таким видом, будто им не все равно, о чем идет речь.

Грейс подняла голову. Она улыбалась, но в ее глазах затаилась безнадежность, а плечи безвольно поникли.

— Я знаю. И мне на самом деле плевать, что думают обо мне остальные. Или кажется, что плевать. Прислушивайся к мнению посторонних, и ты никогда не станешь сама собой, а превратишься во флюгер, реагирующий на то, куда дует ветер. Я не выношу жалости и не могу не думать о том… знаешь, Эви, наверное, ты права… я не могу не думать о том, что в их рассуждениях есть рациональное зерно.

— Но, Грейс, ты всегда казалась такой уверенной… во всем.

— То, что я не расхаживаю с табличкой на груди «Практичные стервы тоже могут сомневаться», вовсе не означает, что меня никогда не одолевают сомнения. И я даже не лишена чувств. В конце концов, что я такое: чистая стена, ожидающая, пока на ней намалюют граффити?

Зазвонил телефон, и Грейс протянула руку, чтобы снять трубку. Это оказалась бедняжка Марджори, пожелавшая узнать, видели ли они «эту ужасную статью».

— О какой статье идет речь? — невинным голосом осведомилась Грейс. Миссис Шилд неодобрительно посмотрела на нее, выхватила из рук трубку и поднесла к уху. — Это я, Марджори. Разумеется, мы видели ее. Очень мило с твоей стороны, что ты решила занести ее нам. Да… да… да… совершенно… Я знаю, знаю, Господь свидетель… да, Марджори, ты очень помогла… Спасибо тебе, дорогая… да благословит тебя Господь… да… пока. — Она вернула трубку Грейс, и та положила ее на аппарат.

— Не могу понять, что ты имеешь против бедной Марджори? Ты никогда ее не любила, а ведь она такая милая.

— Марджори милая? — задумчиво протянула Грейс. — Помнишь Джейка, любимого ужа Финна? Финн всегда говорил, что мы просто не знаем Джейка. «Джейк такой милый», — повторял он. Может, так оно и было, но лично мне зрелище Джейка, пожирающего живых мышей, всегда казалось неприятным. И можешь не говорить: «Не глупи, Грейс. Бедняжка Марджори в жизни не съела ни одной мыши живьем», — я тебе не поверю.

— Ты ведешь себя, как ребенок. Марджори — моя близкая подруга, и в жизни ей пришлось несладко.

— Да-да, конечно, мы все наслышаны об этом. Удивительно, тебе не кажется, что такая милая личность, тем не менее, умудрилась оповестить всех и каждого о том, как сурово обошлась с ней жизнь. Смешно, но все мы, похоже, единодушны в том, что ее муж — просто развратная скотина, которая не пропускает ни одной юбки, а дети — бессердечные и неблагодарные твари, которых интересуют только деньги.

— Мне кажется, это очень невежливо с твоей стороны, Грейс. Марджори позвонила только затем, чтобы выразить тебе свое сожаление…

Грейс вскочила на ноги.

— Бедняжка Марджори Рейнольдс жалеет меня! Все, я отправляюсь на прогулку. Я возьму зонтик, хорошо? На тот случай, если кто-нибудь из твоих подруг захочет пролить надо мной крокодиловы слезы.

В небе ярко светило солнце. На недавно вскопанных клумбах, как на параде, выстроились ярко-красные и желтые чайные розы, они цвели уже второй раз. Эти розы, говорилось в брошюре Нортбурн-Гарденс, олицетворяют собой вдохновение — доказательство того, что второе цветение может быть ничем не хуже первого. Над головой в неподвижном воздухе звонко выводила трели какая-то пичуга.

— Чтоб тебя черти взяли, Нелл Гордон, — вырвалось у Грейс. — Будь ты проклята, за то что сделала меня объектом жалости и меня жалеет женщина, о которой все только и говорят: «Слава Богу, что я не Марджори Рейнольдс».

Пичужка в ответ разразилась серенадой, оборвавшейся на меланхолической ноте ля-бемоль-минор.