Книга не о любви - Карен Дуве (2004)

«Я бы так никогда не смог», — каждый раз говорил Аксель с отвращением и восхищением, отматывал кусок ленты и протягивал мне, чтобы я могла отрезать. Я заклеивала рану и укладывала пациента в одну из оранжевых коек. Рана сразу же раскрывалась, и из нее начинала сочиться прозрачная жидкость. К влажной лягушачьей коже лента почти не прилипала. Я пристраивала еще один кусок и бралась за следующего пациента. Лягушки с ампутированными конечностями дергались как сумасшедшие. Мне крайне редко удавалось приклеить к ним их лапы, поэтому я просто укладывала их в кровати. Пациенты тут же выбирались и на оставшихся кривульках отправлялись под рододендрон. Мы этих калек не преследовали, просто складывали под куст их имущество на случай, если лягушки захотят его забрать. Это был самый неприятный момент нашей врачебной деятельности: до следующего утра все пациенты успевали исчезнуть или умирали. Не могу вспомнить ни одного случая, когда нам удалось хоть кого-нибудь вылечить.

Не только у папы с его газонокосилками — у каждого члена моей семьи было нечто, чего он просто терпеть не мог. Мама ненавидела высокие женские голоса. Точно так же ее трясло и от голоса бабушки, проживавшей на необустроенном чердачном этаже нашего дома. Но об этом она умалчивала. Говорила примерно так: «Эти писклявые голоса, не выношу я эти противные писклявые женские голоса. Разве можно работать в таких условиях?»

Бабушка не выносила шума, устраиваемого мужчинами, врывавшимися в ее комнату по ночам. Она утверждала, что каждую ночь к ней приходят мужчины. Эти злыдни тайно вырывали у нее волосы и забирали с кастрюль крышки, чтобы брякать ими по утрам, стуча о кафель на кухне. Самое удивительное то, что у бабушки не было ни кастрюль, ни кухни. Она не готовила, а ела вместе с нами внизу.

Моя старшая сестрица ненавидела щебетание птиц. Она делала уроки, разрисовывая разным цветом реки и горы на контурных картах, или выполняла другие задания, доступные четвероклассникам, но могла внезапно раскидать карандаши по полу и завопить: «Эти птицы, эти чертовы птицы! В таких условиях невозможно работать. Все время орут!» Кроме птичьего гомона сестра ненавидела и любые звуки, производимые мной.

Сама я до сих пор не выношу, если в моем присутствии давят или трут пакет с разрыхлителем теста, пока он не треснет, но это обстоятельство не слишком сильно влияет на мою жизнь. Мой младший брат оказался единственным членом семьи, не имеющим сильно выраженного неприятия конкретных акустических раздражителей. Но он не терпел прикосновения к перламутровым пуговицам, и маме приходилось отрезать их от всех его пижам. А вот монеты он очень даже любил. У него была копилка, привезенная папой с какого-то заседания в Финляндии: маленький прозрачный глобус с отверстием для ключа. Таким образом, братишка имел возможность все время высыпать и пересчитывать свои деньги. Когда накоплений оказалось достаточно, папа поменял монеты на блестящую марку, которую малыш положил в картонную коробку и хранил под кроватью. По вечерам он вытаскивал свое сокровище, долго поглаживал марку, а потом снова прятал.

Однажды после долгой напряженной работы в госпитале я вернулась в детскую, повесила докторский чемоданчик на шкаф с изображением Белоснежки и увидела, как мой братик просунул руку сквозь прутья кроватки и попытался достать коробку с маркой. Но ему было никак ее не ухватить, потому что мама мазала мастикой пол и задвинула клад к самой стенке. Хотя брату было уже пять лет, он все еще спал в кроватке с решеткой. Он так метался во сне, что просто свалился бы со всего остального. И вот теперь он начал реветь.