Время расставания - Тереза Ревэй (2010)

Очень осторожно Карл просунул руки под колени и спину Розмари и с трудом поднял тело погибшей. Нет, она не была тяжелой, но сам Карл сильно ослаб. «Позвольте мне помочь вам», — предложил незнакомый мужчина. «Нет! — возразил Карл. — Я сам». Он не хотел, чтобы чужой человек касался Розмари, она и так уже достаточно настрадалась, к тому же Крюгер ничего не знал об этом мужчине. Один Бог ведал, что тот творил во время войны.

По дороге к дому издатель несколько раз останавливался, чтобы перевести дыхание. Он положил Розмари на диван в гостиной, накрыл простыней и отправился вызывать полицию.

«После этой драмы я должен был увезти их, — думал Карл, глядя на Соню. — Но Ева была так больна, и с малышкой на руках я не знал, как это сделать».

Дом на Катариненштрассе был разрушен, и они переехали в квартиру, которую через какое-то время у них конфисковали новые власти. Отныне семья Крюгеров проживала в здании из серого камня, в здании, лишенном души и удаленном от центра города. Но, по крайней мере, у Сони была собственная комната.

Издательство Карла национализировали, печатные станки конфисковали и отправили в Советский Союз. Сумев доказать, что он не занимал никаких важных постов в нацистской администрации, Карл поступил на службу, став ответственным за выпуск серийных книг. Он с энтузиазмом взялся за издание детективов и научной фантастики — такие книги находили широкий отклик у публики, стремящейся к новым ощущениям. Лишь подборка советской литературы не имела должного успеха, к великому огорчению русских, ответственных за культуру.

— Что ты собираешься играть сегодня вечером? — спросил Карл, помогая Еве надеть пальто и глядя, как Соня поправляет берет.

— Как обычно, Шопена. — В голосе пожилой женщины звучала ирония. — Почему-то они отказались от предложенной мною «Венгерской рапсодии» Листа.

После войны советские чиновники навязали немцам культурную цензуру. «Что ж, мы к этому уже привыкли, — сказала тогда Ева. — Меняются только программы». За музыкантами оркестра и солистами пристально наблюдали. Советская администрация требовала «демократического» репертуара, рекомендуя Чайковского, Мендельсона или Шостаковича, критикуя вкус немецкой публики, чересчур привязанной к романтичной музыке Шуберта или Моцарта. Ева остановилась на Шопене, который нравился и оккупантам, и публике.

Карл погасил свет и тщательно закрыл за ними дверь. Каблуки Сони и Евы застучали по цементной лестнице. Внезапная резкая боль кольнула грудь; почувствовав головокружение, мужчина закрыл глаза и прислонился к дверному косяку. Как сквозь вату он слышал хрустальный голос внучки, рассказывающей какую-то историю. Положив руку на сердце, Карл ждал, когда боль разожмет свои тиски.

«Мне срочно нужно к врачу», — подумал Крюгер, когда приступ прошел, оставив во рту неприятный привкус желчи. Он уже не первый раз испытывал эту тянущую боль, но не желал обращать на нее внимание. После окопов Соммы им несколько месяцев занимались врачи, и после этого Карл стал избегать их, как чумы.

Карл промокнул лоб платком, молясь, чтобы Ева ничего не заметила. Он не хотел расстраивать ее перед концертом. «Я поговорю с ней об этом завтра», — поклялся себе издатель, тем более что боль прошла.

— Карл, ты идешь? — потеряла терпение Ева. — Мы опоздаем.

В просторном зале, ослепленный слишком ярким светом люстр, Карл часто заморгал. Публика рассаживалась по рядам красных кресел. Музыканты настраивали инструменты, которые издавали жалобные звуки. С порозовевшими щеками, оживленная Соня перегнулась через подлокотник кресла.

— Я волнуюсь за бабушку, — прошептала она сидящему рядом деду. — Я не знаю, как она это делает… Перед всеми этими людьми… А если что-нибудь вдруг забудешь? Это ужасно!

Карл улыбнулся.