Время расставания - Тереза Ревэй (2010)

Огюстена также безмерно раздражали демонстрации, проходящие в Париже, — таким образом рабочие отстаивали свои права. Этот человек долга полагал подобные действия бесполезными и даже опасными, считал пустой тратой времени эту борьбу за права всех и вся! «Можно подумать, что мы в Лейпциге», — сердито бормотал он, завидев красные стяги. Во время одной из своих поездок в Германию, уже после перемирия, старый Фонтеруа был шокирован жестокостью уличных боев между спартакистами[8] и отрядами кайзеровской армии. С тех пор Огюстен заявлял всем и каждому, что красная гангрена, которую распространяют эти отвратительные Советы, уже поразила и страны Запада.

Огюстен Фонтеруа раскурил сигару. Его взгляд оставался острым, хотя под глазами набухли мешки.

— Я приближаюсь к своему восьмидесятилетнему рубежу, Андре. Спрос на нашу продукцию только увеличивается. Взгляни, вот последние данные из нашего магазина в Нью-Йорке, — добавил он, протягивая сыну листок бумаги. — Замечу, что они более чем удовлетворительные, но я больше не хочу заниматься проблемами импорта пушнины, размышлять о таможенных пошлинах и об инфляции франка. Теперь, когда ты женился и у тебя вскоре появится наследник, ты можешь стать во главе нашего семейного дела.

— У меня уже есть наследник.

— Да, Камилла, но она девочка. Очень скоро Валентина родит тебе сына. Впрочем, тебе следует поторопиться. Для такого Дома, как наш, проблема наследования чрезвычайно важна. Появление мальчика успокоит всех.

Андре встал и подошел к окну. Он украдкой провел пальцем под воротником рубашки, будто ему не хватало воздуха. Молодой мужчина всегда находил этот кабинет чересчур угнетающим. Это была самая неуютная комната во всем здании на бульваре Капуцинов. Андре, отодвинув штору, смотрел, как во внутреннем дворике шофер полирует капот автомобиля. Как всегда в присутствии отца, Фонтеруа-младший испытывал чувство сильнейшего раздражения, смешанного с гневом и любовью.

— Вы уже окончательно решили?

— Да. Ты ведь прекрасно знаешь, что я никогда не бросаю слов на ветер. Пришло время передать бразды правления в твои руки. Ты справишься. Ведь это я занимался твоим образованием.

Андре почувствовал тяжесть в затылке. Будущий глава Дома задался вопросом, почему он не испытывает никакой радости. Любой другой наследник на его месте был бы счастлив, что наконец сможет освободиться от опеки авторитарного родителя.

Он повернулся к отцу. Опущенные плечи, руки покоятся на столе, заваленном документами. Огюстен вжался в кресло. На фоне массивного письменного стола из красного дерева с бронзовым декором, ламп с орлами, зеленых штор и нотариальной библиотеки, которая занимала большую часть стены, он походил на старого уставшего медведя. И хотя комната была весьма просторной, Андре снова показалось, что он задыхается в ней. «Валентине бы она не понравилась, — подумал он. — Она бы сказала, что здесь больше века ничего не менялось».

— Вы объявите о своем решении на ближайшем совете администрации?

— Конечно. Также я должен уведомить наши отделения в Лондоне и Нью-Йорке. Но я не хочу делать никаких пространных заявлений, ты понял? Я ухожу — и все. А вы изберете меня каким-нибудь почетным президентом или что-то в этом роде.

«В этом я не сомневался, — подумал Андре, пряча улыбку. — Таким образом, он сможет быть в курсе всех дел. Одни преимущества и никакой ответственности».

— Теперь ты можешь идти, — закончил разговор Огюстен, надевая пенсне. — Это все, что я хотел тебе сказать.

Андре закрыл за собой дверь. Он медленно шел по длинному коридору, провожаемый взглядами предков. Огюстен предложил сыну занять его кабинет, но Андре под благовидным предлогом отказался. Оставаясь в своем кабинете, он, по крайней мере, не так остро воспринимал неизбежность судьбы, предначертанной ему еще при рождении.