Время расставания - Тереза Ревэй (2010)

— Это рысь, — чуть слышно прошептал он. — Но я хочу, чтобы она осталась в живых, — добавил он очень серьезно.

— Почему? — выдохнул отец.

— Потому что она научила меня справляться с собственным страхом.

Иван Михайлович просветлел лицом. Как же изменился его сын! Отныне он стал взрослым. Из-под меховой шапки на охотника доверчиво смотрели темные глаза сына. Иван Михайлович отметил бледность его щек, подбородок, который в последнее время стал более твердым.

— Я уважаю твой выбор, Сережа.

С небывалой нежностью охотник прижал сына к груди, прижал не как ребенка, но как мужчину.

Александр поправил накидку на манекене «Stockman»[30] и отступил на шаг, чтобы получше рассмотреть изделие. Изысканный мех горностая требовал особого внимания, но мужчина был удовлетворен удавшимся декоративным орнаментом. Тут и там прикрепленные черные хвостики подчеркивали белизну накидки.

Разом навалилась усталость. Меховщик потер глаза непослушными пальцами, а затем осторожно, как старик, уселся на табурет и взглянул на часы: три часа ночи. У него было ощущение, что руки одеревенели, а в поясницу вбили те гвозди, которыми он прикреплял шкуры к раме, но, как бы то ни было, его последнее манто для выставки закончено. Ради завтрашнего дня он рискнул всем: скудными сбережениями, сырьем, выданным ему в кредит предприятием Гольдмана, и своими последними надеждами.

— Если я ее не получу, то повешусь! — проворчал Александр.

Он должен был любой ценой получить золотую медаль.

Взгляд мужчины задержался на фотографии, висящей на стене над оверлоком. «Ослепительная госпожа Андре Фонтеруа по прибытии на бал», — гласила подпись под изображением. Газетная бумага приобрела желтоватый оттенок, но Валентина оставалась блистательной: гордая посадка головы подчеркнута лисьим воротником.

Когда Александр увидел эту фотографию на странице светской хроники, сначала он в бешенстве скомкал газету, а часом позже извлек ее из корзины для бумаг и тщательно разгладил ладонью. Валентина — она должна всегда находиться у него перед глазами. Грек не хотел забывать, как она заставила его страдать, и каждый день клялся себе в том, что однажды создаст манто столь же прекрасное, как и творение Огюстена Фонтеруа, которое тот разработал для своей невестки.

Александр закурил сигарету и примостился у открытого окна. Никакой шум не нарушал глубокую тишину ночи.

Всего через несколько часов, июньским днем 1937 года, он разыграет свою последнюю карту. Манто из лисы, накидка из горностая, болеро из шиншиллы и каракулевый жакет с норковым воротником — все эти изделия будут представлены на Всемирной выставке искусств и техники, проходящей в Париже. Завтра в просторном «Павильоне элегантности», где выставляются экспонаты меховой промышленности, их увидит и публика, и жюри класса 57. И если в его карьере не начнется новый виток, Александр поклялся, что бросит свое ремесло. Он редко ощущал себя таким беспомощным.

Когда шестью годами ранее молодой грек оставил Дом Фонтеруа, он превратил одну из двух комнат своей маленькой квартиры в мастерскую. Он установил в ней раму на козлах, манекен и оверлок, купленный в кредит. Но очень скоро чувство гордости от того, что он смог уйти, притупилось и юноша понял, что одной гордостью сыт не будешь. Он перебивался случайными заработками на дому, работал со шкурами, которые ему приносили скорняки, шил изделия по их моделям и возвращал почти готовую продукцию, которая требовала лишь небольшой отделки.