Не ссорьтесь, девочки! - Ануш Варданян (2005)

«В юности мы с подругами смотрели на проблему выбора профессии, как на что-то священное. Мы говорили часами о призвании, о том, что в этом деле ни в коем случае нельзя ошибиться. Ошибка — смерти подобна. Неверно выбранная работа, как раковая опухоль, опутает всю жизнь гнилостными метастазами. Она сделает несчастной и вызовет проклятия небес. Как будто профессия — это все, что у нас есть. Как будто профессия — это мы сами! Отчасти это так. Но только отчасти. Мы — больше. Большая сила в том, чтобы уметь хранить верность своему дару — художника, поэта или учителя, неважно. Но не меньшая сила духа требуется, чтобы отказаться от своих амбиций. Ради своих близких, ради своего будущего. А наши таланты у нас никто не отнимет».

Глава 3

ВСЕ — В БАНЮ!

Бывают дни, когда действительность очень близко подбирается к Сониным мечтам. Она часто задумывалась над тем, как совместить две своих страсти — к изобразительному искусству и к сильным мужчинам? Пиком этих волнующих размышлений был, конечно, любовный экстаз в зале Рубенса в Эрмитаже. Ей, в отличие от Юльки, не только близок этот сочный эпикуреец, он ее откровенно возбуждает. Она всерьез размышляла о том, как бы подкупить директора Эрмитажа, чтобы остаться на ночь в крупнейшем музее Европы и заняться любовью в окружении великих полотен. Благо директор в юности ухлестывал за Сониной мамашей, тогда веселой и кудрявой искусствоведшей Настей. Он должен понять, он мужик умный. Возможно, и его самого когда-то будоражили подобные фантазии. Кто знает? Соня нашла бы нужные слова, а ее убедительность в моменты возбуждения общеизвестна. Короче, план был вполне осуществим. Проблема состояла в том, что за всю свою богатую авантюрами половую жизнь Соня не встретила человека, с которым хотела бы осуществить эту культурную акцию. И только сейчас, когда появился геркулесоподобный эвакуаторщик Рома, она бросает пробный камень.

Конечно, это не Эрмитаж, а всего лишь выставочный зал Союза художников, и совсем даже не Рубенс, а некий безвестный художник Волков, которого зачем-то вытащили из пыльных запасников. И они с Ромой вовсе не сплетаются телами в экстатических конвульсиях оргазма, а ходят по залам, взявшись за руки. Но Соня примеривается к пространству, приценивается, что и сколько наобещать директору, прислушивается к себе: стоят ли жертвы и финансовые траты Ромы — носителя античных пропорций? Но Рома, горячий в постели, в машине и даже под платформой железнодорожной станции, как-то померк среди искусства. И вместо того, чтобы грезить о рискованном коитусе, Соня, бурно жестикулируя, пытается объяснить Роману основы классической композиции.

— Принцип золотого сечения — этот рудимент академического образования — лежит в основе классической композиции всех наших художников…

Но Роме тоскливо от этих слов. Плотоядный взгляд его скользит по внушительным формам героинь триптиха «Купальщицы».

— Коровы, — говорит он, засмотревшись на увесистую ляжку.

На мгновение в голове Сони проносится шальная идея, что, может, пора перемещаться ближе к Рубенсу. Но Рома быстро теряет интерес к телесам кисти шестидесятника Волкова, написавшего последнюю картину незадолго до рождения необразованного эвакуаторщика. Так где гарантия, что его возбудит классик, чей прах уже обратился в перегной? И Соня, решив сконцентрироваться на любви к искусству, манипулирует пальцами, складывает их в условные прямоугольники-кадры и подносит к глазам Романа.

— Да как же ты не видишь?! Золотое сече…

Но тот раздраженно отворачивается.

— Да нет же! — дергает его за рукав Соня. — Как ты не понимаешь! Это мотивы Сезанна в творчестве обычного шестидесятника. Он не подражает. Нет! Он через голову соцреализма кланяется французскому мастеру и воспевает женщину, природу и саму жизнь! В условиях атеистического общества…

— Началось…

— А здесь!.. — Соня решительно тащит любовника к пестрой абстракции. — Это же настоящий Фернан Леже.