— Мне кажется, твой дедушка имел такое воспитание, которое сейчас вызывает у тебя недоумение, однако в те времена оно было самым что ни на есть обычным. И не думай, что мужчины из поколения твоего дедушки обожали возиться с маленькими девочками… Не знаю…

— Неважно, — сказала Одри. — Я этого не понимаю и никогда не смогу понять. Это все равно что пытаться объяснить необъяснимое. — Решив вдруг сменить тему разговора, она предложила: — Мне кажется, нам нужно найти местечко, где можно было бы сытно поесть. Одних бутербродов мне явно мало. Кроме того, мы ведь сейчас находимся не где-нибудь, а во Франции.

— Да, ты права. Мне тоже начинают надоедать бутерброды и хочется съесть что-нибудь посытнее. Подыщем что-нибудь по дороге. Пошли.

Они стали спускаться по лестнице. Прозвучавшие слова, казалось, повисли в горячем полуденном воздухе. С горькой правдой иногда очень трудно примириться, и Одри это знала. Временами попросту не существует никаких вразумительных объяснений, которые помогли бы понять, почему что-то происходит именно так, а не иначе. Одри осознала это на примере своих отношений с Джоном, а теперь еще и столкнулась с этим, разговаривая о своих ближайших родственниках. В жизни иногда наступает момент, когда не остается ничего другого, кроме как примириться со случившимся, и как раз сейчас единственное, что Одри могла сделать, — это примириться с тем, о чем она только что узнала.

15

Денек этот был, в общем-то, довольно длинным. Одри с матерью без особого аппетита пообедали в ресторанчике, расположенном на борту какой-то баржи: поели рыбы и салата, обмениваясь короткими репликами и почти все время глядя на реку. Они обе испытывали необходимость побыть в одиночестве — хотя бы пару часов, — однако, раз уж они отправились в эту поездку вдвоем, им приходилось быть вместе. Всегда имеются какие-то минусы… Одри развенчала идеализируемую ею раньше сказочную принцессу, а вместе с ней — и окружавших ее придворных; Виолетта же сбросила с плеч давивший на нее в течение многих лет груз, впервые высказав свое мнение относительно того, что произошло с Дженни, как это произошло и почему это произошло. Она впервые открыто обсуждала поступки своих ближайших родственников, а также свои собственные поступки, причем обсуждала их довольно критически. Теперь она уже сомневалась, вернется ли еще когда-нибудь к этой теме. Одри ведь и так перенесла потрясение. Виолетта понимала, что она нанесла удар по нежным воспоминаниям дочери о детстве, что в представлении Одри все они — те, кто окружал ее в детстве, — теперь утратили внешний блеск той — ранее идеализированной Одри — эпохи и превратились в тех, кем они всегда в действительности и были, — обычных смертных, не лишенных недостатков, слабостей и каких-то своих страхов; веривших в то, что они стараются поступать наилучшим образом, и пытавшихся сохранить видимость благополучия в мире, который постепенно приходил в упадок. Они ведь все жили в этом мире, а в нем не допускалось даже мысли о самоубийстве в такой многоуважаемой и благополучной семье, как семья Сеймуров. Кроме того, Виолетта осознавала, что в любой семье иногда случаются события настолько болезненные и прискорбные, что их потом упорно замалчивают. Это не делает семью хорошей или плохой. Подобные события происходят по той простой причине, что люди — существа, далекие от совершенства, и они могут совершать ошибки даже тогда, когда им кажется, что они поступают абсолютно правильно, и когда они пытаются защищать своих близких так, как только умеют. Виолетте все это было вполне понятно.