Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

– Это что… подарок? – спрашивает Софи.

– Отнюдь, – заявляет Конфетка, – это весьма необходимые пособия для вашего образования.

И она демонстрирует Софи добычу: книгу по истории с гравюрами на каждой странице, справочник по Британской империи, в котором перечислены все страны, входящие в нее, краткое руководство по игрушкам, которые можно сделать из бумаги, клея и бечевки, а также изящный тоненький томик стихотворений Эдварда Лира.

– Это современные книги, новейшие книги, – восторгается Конфетка. – Вы ведь современная личность, человек, живущий сегодня, понимаете?

У Софи глаза на лоб лезут от ошеломляющей мысли: история находится в движении, наподобие экипажа, в котором шестилетняя девочка может прокатиться. Она-то всегда представляла себе историю в виде величественного здания, покрытого паутиной или патиной, к колоссальному пьедесталу которого пристала ничтожная пылинка Софи Рэкхэм.

К полудню Софи уже выучила наизусть кое-что из стихов мистера Лира, писателя, который еще жив, – более того, который эти слова написал уже после рождения Софи Рэкхэм.

Вот Филин и Кошка в лодке лежат

У синего моря во власти.

С собой захватили немного деньжат:

Бумажку в пять фунтов и сласти.

На звезды задумчиво Филин глядит,

Гитарной струною звеня.

О, сердце мое так и рвется в груди!

Люблю тебя, Киса моя!

Люблю, люблю, прекрасная Киса моя![73]

И Софи делает быстрый книксен – редкое для нее проявление избытка чувств.

– Не совсем правильно, – улыбается Конфетка, – давайте прочитаем еще раз, хорошо?

Ее улыбка скрывает тайну: она не просто проявляет терпение, она мстит матери. Конфетка так и не забыла тот день на Черч-лейн – ей было тогда семь лет, и она допустила ошибку, лишний раз продекламировав в присутствии миссис Кастауэй свой любимый детский стишок.

– Нет, моя куколка, – сказала миссис Кастауэй певуче, что не предвещало ничего хорошего, – этого нам уже хватит, не так ли?

Это было последнее слово матери в любом разговоре, и детский стишок погиб, погиб как таракан под каблуком.

– Тебе пора, – сказала миссис Кастауэй, – знакомиться со взрослой поэзией.

Она стоит у книжного шкафа и пробегает пальцами – тогда уже с красными ногтями – по книжным корешкам.

– Нет, не Вордсворт, – бормочет она, – потому что ты можешь приобрести вкус к горам и рекам, а нам никогда не приведется жить поблизости от всего этого…

Она с улыбкой вытягивает два томика, взвешивая их на руках.

– Вот, дитя мое. Попробуй Поупа. Впрочем, нет, лучше попробуй Рочестера.

Конфетка унесла пыльный томик в уголок, и – с каким усердием вчитывалась она в стихи! Но обнаружила, что с каждой прочитанной строкой начисто забывает то немногое, что поняла из предыдущей. В голове оставался только стойкий душок мужского превосходства.

– А есть другая поэзия, которая тебе нравится, мама? – отважилась она спросить, когда, пристыженная своей тупостью, возвращала книгу матери.

– Разве я говорила, что мне нравится поэзия? – раздраженно возразила миссис Кастауэй, с такой силой задвигая книгу на полку, что она стукнулась о заднюю стенку. – Зловредное бумагомарание.

– Поешь ты, как птица, – декламирует Конфетка теперь со всей искренностью и мягкостью, доступными ее голосу, – пора пожениться, но где раздобыть нам кольцо? Сможете повторить это за мной, Софи? А потом попрактикуетесь до моего возвращения.

Софи и Конфетка улыбаются друг другу. Ребенок представляет себе филинов и кошечек. Гувернантка представляет себе миссис Кастауэй на «дурацком стуле», руки с ярко-красными ногтями трясутся от бессильной ярости на девочек, кружком усевшихся вокруг нее и в тысячный раз повторяющих один и тот же детский стишок.

– Учите стихи, а я пойду, – говорит Конфетка, выходя из детской.