Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер (2017)

Кто-то стучится в дверь спальни. Конфетка отворяет ее, соорудив на лице наилучшее из «безмятежных» своих выражений – на случай, если это мистер Хант, Уильям, Прекрасный Принц, как бы его ни звали, вернулся за позабытой подвязкой или просто для того, чтобы потискать ее грудь. «Мне вдруг пришло в голову, что я так и не видел ваших грудей».

Но нет, это не мистер Хант.

– Уже на ногах, Кристофер?

Мальчик стоит, заволакиваемый паром, который поднимается над принесенной им бадьей свежевскипяченной воды. Одет он лишь наполовину, густые светлые волосы встрепаны, в уголках глаз еще сохранились капли прозрачной влаги.

– Я у тебя свет увидел, – говорит он.

Милый мальчуган всегда предвосхищает нужды Конфетки, подобные нынешней. А может быть, просто старается отлынуть от другой грязной работы по дому.

– Ты что же, не спал?

– Эми разбудила. – Он шмыгает носом, разминает мелкие розовые пальцы, пытаясь восстановить в них ток крови. Тусклый железный обод бадьи достает ему до колен, а длина ее окружности, прикидывает Конфетка, равна его росту.

– Так рано? Зачем же она тебя подняла?

– Да она ни фига и не поднимала. Просто кричала во сне.

– Правда? – Обычно Эми избавляется от своего последнего гостя гораздо раньше Конфетки и не вылезает из постели до следующего полудня. – Я никогда ее криков не слышала.

– Дак она ж тихо кричит, – отвечает, насупясь, Кристофер. – Просто я близко лежу. Вроде как у самого рта.

– Правда? – Послушав утренние разговоры Эми, трудно поверить, что она станет терпеть присутствие сына в своей постели. – А я думала, ты у себя в чуланчике спишь.

– Ну да. А как Эми закончит, перебираюсь к ней. Она, когда спит, не против. Ей тогда все по фигу.

– Ей тогда все безразлично, Кристофер.

– Ну, дак а я чего говорю?

Конфетка вздыхает, поднимает бадью и вносит ее в комнату, старательно показывая всем телом, до чего тяжела эта ноша. Маленький герой! Она почти уж решилась сойти в котельную, хоть час был и неурочный, ибо ко времени, когда Уильям – мистер Хант – Император Зассыха – наконец удалился, в доме не осталось ни малейших признаков жизни. Уже выволокла из укрытия в гардеробе сидячую ванну и всякого рода необходимые принадлежности и как раз пыталась заставить себя спуститься за водой, когда в ее дверь постучал Кристофер.

– Я, право же, очень тебе благодарна, – говорит она, переливая содержимое бадьи в ванну.

– Дак я для того тут и верчусь, – пожимает плечами мальчик. – На жизнь-то зарабатывать надо.

Оглянувшись на Кристофера, еще стоящего на площадке, Конфетка отмечает явственные свидетельства его борьбы с бадьей, которую он, дабы избавиться от необходимости подниматься наверх еще раз, проволок наполненной до краев по столь многим ступенькам лестницы. На предплечьях мальчика отпечатались багровые полумесяцы, босые ступни и обшлаги штанов мокры, от них еще поднимается парок расплесканной им горячей воды.

– Ты у нас глава дома, – хвалит она Кристофера, забыв, что лесть он воспринимает как обиду. Раздраженно дернувшись, мальчик отворачивается и убегает вниз.

«Стыд и срам», – думает она, хотя, с другой стороны, время, в течение которого женщине удается удерживать в голове все потребности и предпочтения мужчин, не бесконечно. И сейчас, в смутном свете зари, Конфетка готова себя простить.

Она раздевается – впервые за тридцать три часа. Зеленое платье ее попахивает дымом сигар, пивом и потом. Корсет весь в пятнах от краски лифа, который явно не следует подставлять под дождь. Лифчик попахивает, панталончики все в слизи, выплеснутой упоенным мужчиной. Она сваливает одежду в кучу и голой вступает в ванну. Сначала ее длинные ноги, потом исцарапанные ягодицы и, наконец, грудь, о чьей недоразвитости несущие околесицу свиньи, что подвизаются в пакостных изданиях вроде «Нового лондонского жуира», упомянуть не забывают никогда, – все это опускается в пузырящуюся воду.