Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

Вижу, что лестница идет дальше, есть — по всему — и третий, но дорогу туда преграждает бархатная колбаска. Упитанный такой шнурок, натянутый поперек ступеней. Для полноты картины не хватает таблички «Private room». Но в том-то и дело, что никакой таблички нет. А я с детства страсть как любопытен, особенно если что-то запретное. Или ограниченное для доступа. Короче, захотелось подняться, осмотреть…

Старушенция тем временем вроде бы навострила лыжи обратно.

— Секундочку, — говорю, — мэм, желательно пройти этот путь до конца.

Она — в непонятку:

— Какой такой путь?

— Да вот, — говорю, — видимо, недалекий. Люблю, знаете ли, чтобы повыше. В penthouse.

Мадам улыбается. Но башкой мотает отрицательно. Шутку, дескать, оценила, но ничем помочь не могу. По причине отсутствия penthouse в нашем отеле.

Но я не унимаюсь:

— Это не страшно. На безрыбье, как известно… Короче, этаж, к примеру, третий меня вполне устроил бы. А если — паче чаяния — имеется чердачное помещение, еще лучше.

— Нет, — отвечает дама. — Никаких чердаков. Этажей всего два.

— Куда же в таком случае ведет лесенка?

И началось.

Нет, я не псих, не маньяк, не упертый осел.

Скажи она: на третьем у нас офис или частные апартаменты, комнаты прислуги — да что угодно, черт побери! — отстал бы мигом. Успокоился и напрочь забыл о том, что проклятая лестница существует на свете.

Так нет же!

Она говорит другое.

Она удивляется совершенно, между прочим, искренне:

— Какая лесенка?

— Да вот эта.

— Не понимаю о чем вы, месье.

Я разозлился.

Глупость вообще действует на меня, как красная тряпка на быка, тем более такая очевидная.

И уж тем более ненавижу, когда мне врут.

А выходило, как ни крути, — или дурачилась старушка, или была просто дура.

— Не понимаете, мэм? Объясню сию минуту.

С такими словами — прыгнул на чертову лестницу.

То есть собирался прыгнуть, занес было ногу, корпус двинул вперед со всей решимостью. Рассчитывал, знаете ли, снести мерзкий шнурок, выдернуть с потрохами.

Не вышло.

Потому что вдруг, ни с того ни с сего, как гром с ясного неба, поразил меня страх. А вернее, ужас.

Словно призрак кого-то, совершенно точно ушедшего, — бледный, с запавшими глазницами — встал на пути. И протянул руку. Тонкую, изможденную вроде. Но — жуткую. Потому как несло от этой руки гнилым духом тлена и холодом могильным. И пот ледяной, трупный проступал на увядшей коже.

Видел я такую руку однажды. И тянулась она ко мне, словно хотела утащить за собой в могилу. Я тогда отшатнулся. Не сумел скрыть брезгливого страха. А та, что стояла на краю, вдруг засмеялась. Тихо и так страшно, что волосы у меня встали дыбом. И спросила:

— Ты уже боишься? Рано.

Я тогда не понял этого «уже». И про «рано» тоже ничего не пришло на ум. Решил: бредит несчастная, заговаривается, потому что отходит.

Она и вправду отошла через пару минут после того, как спросила.

Я и забыл про все, послал Господь такую милость.

Да, видно, не навсегда. На время.

Теперь вспомнил.

Точно. Никакой не призрак, она, покойница, стояла на ступенях. И свечи мерцали у ног. И руку ко мне тянула.

А я — хоть и жутко было, спазм удушливый перехватил горло, в глазах потемнело — на призыв отозвался. Протянул руку.

Так бывает во сне: хочешь крикнуть — не можешь. И напротив — не хочешь идти, бежать, прыгать. Знаешь, что впереди — пропасть, увечье, смерть. Но идешь.

Вот и я. Не хотел, боялся, знал, что последует жуткое. Какая-то небывалая мука. Но рука моя — будь она трижды неладна! — двинулась навстречу ее руке. Медленно-медленно, как в кино. Словно нарочно, чтобы продлить пытку…

Кажется, я заорал нечеловечески.

И все. Оборвалось.

Проснулся в холодном поту.

Следовало бы радоваться: кошмар остался во сне.

Однако ж ни черта подобного.