Женщины в лесу - Татьяна Поликарпова (2003)

Вроде как кафе. Столики, маленькая сцена, то ли эстрада… Музыка. Вышла такая мулатка. Смуглая. Тело — ну прелесть. Точеная вся. Сначала, правда, одетая вышла. В синей просторной блузе, красивая блуза, вся так и струится. Стала танцевать — скинула ее. Тут, — Зоя Петровна показала себе на грудь, — сразу голая. А там, — кивнула вниз, — лепесточек кружевной. Вот такой… — И указательными пальцами она обрисовала в воздухе некую фестончатую розетку. — Ну потанцевала так немного и его содрала. И легла — ж…ой вбок… Тьфу…

«Нет, — говорю своим, — я пошла… Пойдем, Варенцова!»

И мы с Надькой ушли. Надька Варенцова — хорошая девчонка, тоже маляр, только из Калуги. В Италии мы с ней дружили. Тоже любила посмеяться.

Ну с тех пор, как наши идут куда-нибудь, нам заявляют: «А вы, Петрова с Варенцовой, дома сидите. Вас мы не берем: вы на стриптиз не ходите!»

Да, мы там свободно везде ходили. Не боялись. Ну, однако, нас там не любят… Плюются… Мы с первых же шагов почувствовали. Только в Риме приземлились, пошли на аэровокзале попить к киоску. Этот, с водой, как понял, кто мы, заорал по-немецки: «Швайне! Руссише швайне!» Я по-немецки сколько-то понимаю, из школы еще помню, говорю нашим: «Ну его. Бешеный какой-то… Пойдем к другому…»

— Так, может, то был не итальянец, — предположила я, — а немец.

Зоя не очень уверенно согласилась:

— А может, и так… — И оживилась вдруг: — Правда, правда! Тот итальянец, у которого я очки торговала, совсем другой!

VII

КАК ПЕТРОВА ОЧКИ ПОКУПАЛА

— Загляденье очки — в тонкой оправе. Я надела — такая дама… Я там ходила всегда прибранная, подкрашенная, в причесочке. Сама, конечно, взбодрила: феном, расческой. Не в парикмахерской. Но хорошо получалось. Да, так вот очки. Смотрюсь в зеркальце, спрашиваю:

«Сколько?»

Продавец пишет на бумажке — 12 тысяч лир.

Я головой мотаю: не могу, мол!

Тогда он пишет: И тысяч.

Трясу головой: нет, мол, и нет!

Он пишет: 10 тысяч.

Развожу руками: не могу, мол, очень сожалею!

Но очки не снимаю!

Дошли мы с ним так, в очках, до восьми тысяч…

Тут я вздыхаю и снимаю очки. Кладу их на прилавок. Он посмотрел так печально и спрашивает, откуда, мол, синьора?

Говорю: «Россия»… И…

И тут он из-за прилавка ка-ак выбежит!

Я испугаться не успела — он ко мне на шею бросается: «Мо́ска! Мо́ска! — причитает. — Коммунист!»

Оказалось, он сам коммунист!

И Зоя Петровна замолчала, издали улыбаясь своему очечнику — коммунисту…

Пришлось мне ей напомнить про очки…

— А! Отдал за четыре тысячи. На наши деньги, считай, задарма. Моя Наташка сейчас в них красуется.

— Неужели дочке отдали такую память?

— Конечно. Мне в них куда ходить? Покрасовалась в Италии — хватит. А дочь у меня — красотка… Куда… Вот бы ее увидел тот итальянец…

— Коммунист, что ли?

Зоя рассмеялась:

— Нет! Тот был сильно пожилой, седой весь, как одуванчик.

VIII

КАК В ПЕТРОВУ ВЛЮБИЛСЯ ИТАЛЬЯНЕЦ

— Мы по магазину ходили. Большой, государственный. Таких в Риме, чтоб был не частный, раз-два и — обчелся.

Замечаю я, за мной все время идет один… Я туда — он за мной. Я сюда — он тут как тут. И так смотрит-смотрит мне в лицо. Пристально. Чего, думаю, смотрит… Зову Надьку Варенцову: «Надь, глянь-ка мне на рожу… Чего там у меня?» «Ничего, — говорит. — Что это с тобой?» Показываю ей: «Вон видишь этого? Так и глядит. Уж вот на пятый этаж за мной притащился… Может, провокация какая? Нас же предупреждали…»