Башня, которую я вознамерилась исследовать, принесла очередное разочарование. Я попросту не смогла туда войти. Дверь была обита огромными толстыми досками, причем обшивка казалась совсем свежей. На двери не было видно ни замка, ни замочной скважины, я налегла плечом, но она не поддалась. Башня стоит как раз напротив коридора со спальнями монахов и, возможно, соединена с ними подземным ходом. Может быть, я попаду в нее через темный коридор, затянутый паутиной.

Я вернулась к Аде и Джулиану. Они мило болтали. Джулиан распростерся у ног Ады, напоминая изваяние молодого рыцаря на древних саркофагах. Он очень изящен, и его профиль – я уже и раньше это отметила – из породы настоящих Вольфсонов: нос сильно выдавался вперед, но был очень красиво и четко очерчен.

Когда я к ним присоединилась, Джулиан как раз рассказывал Аде об одной молодой леди, жившей в доме, где он часто бывал и останавливался. Описание было злое, но очень остроумное: он представлял жеманную молодую мисс, которая флиртует напропалую, насколько позволяют границы необходимого приличия. Ада хохотала, и я тоже. На обратном пути он расчистил стену с такими прекрасными изображениями, что даже Ада была поражена.

* * *

30 мая

Я узнала, что означает загадочная засушенная веточка. Это растение называется травой святого Джона, или хайперикум. Обычное растение... И его применяют... Нет, я все еще сержусь. От приступа гнева у меня дрожит рука, трудно писать. Но начну с самого начала.

Этим утром я направилась на кухню, чтобы предупредить миссис Беннетт об изменениях в меню. Ада выразила желание снова получить любимую яблочную шарлотку, и я забыла об этом сказать кухарке накануне. Вчера, когда мы обследовали старый замок, у меня сломался каблук, и мне пришлось надеть мягкие домашние туфли. Дверь на кухню в конце длинного, мощенного камнем коридора была открыта. И там громко, во весь голос, разговаривали трое – миссис Беннетт, Эльжбет и Мэри, еще одна прислуга, постарше Эльжбет. Они не заметили, как я подошла, и, стоя уже у самой двери, я услышала фразу, которая заставила меня замереть на месте. Мое нечаянное подслушивание хотя и было дурно, но вполне оправданно – меня буквально пригвоздили к полу услышанные слова. Вот эта фраза: «Он убил одну из овец Эйбеля прошлой ночью». «Он» – почувствуйте разницу, а не «оно», как полагалось, если бы речь шла о животном, а не о человеке. Голос принадлежал Эльжбет. Миссис Беннетт ответила. Я уже немного научилась понимать йоркширский выговор.

– Ну так ведь вчера ночью было полнолуние.

– Эйбель сказал ему, что не может прийти сеять до понедельника.

– Эйбелю надо было думать раньше, – возразила миссис Беннетт сварливо, – он ведь посылает собак, когда что-то не по нему.

– Посылает собак? – Это был не вопрос, а скорее полная сарказма констатация факта.

Миссис Беннетт рассердилась:

– Нечего опять распускать язык о суевериях. Тебе сказал проповедник...

– Подумаешь, проповедник!

– Он хороший человек, мистер Эблвайт.

– Иностранец! Если бы он родился и вырос здесь, около волчьего логова...

– Это был отец Эйбеля, он покалечил его, – вдруг сказала другая служанка, постарше, по имени Мэри, понизив голос, – подстрелил пса, когда тот прыгнул на него, услышал, как тот крикнул от боли, упал и уполз прочь.

– Знаю я эти россказни Эйбеля! Языческие суеверия! Как могло животное уйти, так тяжело раненное?

– Собака была на следующий день цела и невредима, но зато он...

– "Не позволяй жить ведьме! – так говорит Священная книга.

– Ведьме, но...

– Ну и колдунам, – и служанка понизила голос до шепота, – оборотням и перевертышам. Старуха Грэнни Прайс из Райпона, все знали, вывешивала шкуру ягненка на двери, разве они едва-едва не поймали ее прошлым летом? Вот тебе и проповедник! Если волк...

Я широко распахнула дверь и вошла.